Журналистов Машкевича и Кустова ранним апрельским утром вели на казнь в парк Степанова. В одних кальсонах. На Машкевиче были шёлковые, с попугаями, на Кустове – простые солдатские, с белыми пуговками на щиколотках. В их затылки светило подымающееся весеннее солнце и дышал конвоир в странном головном уборе, похожем на колпак, и с охотничьей двустволкой на плече. Журналисты осторожно ступали босыми ногами по ещё кое-где сохраняющемуся в аллее острому и ноздреватому снегу.
– Плохо почистили, гады, могли бы к случаю-то… – пробурчал Кустов. Машкевич промолчал. Колпак дружелюбно сказал:
– Разговорчики! А-то прикладом в ухо…
– Полицай, – сквозь зубы процедил Кустов. – Мне мораторий из-за него отменили.
– Мне первому отменили, полицайский суд, – не без гордости прошептал Машкевич. Кустов с некоторой завистью покосился на товарища и как бы возразил:
– За правду страдаю…
– А я за свободу, – парировал коллега.
Дошли до музея железных парковых скульптур под открытым ивановским небом. Лёгкую и прозрачную апрельскую тишину однократно нарушила ворона.
– Становитесь вон туда, к Зайцу лицом, – скомандовал конвоир.
– Почему к Зайцу, у нас ещё кассация, – откликнулись хором журналисты, но команду исполнили и встали возле железного зайца в человечий рост и с балалайкой, тоже железной.
Колпак вскинул двустволку и дуплетом уложил сразу обоих, аккуратно достал из стволов дымящиеся гильзы, сунул их в карман и пробурчал:
– Всего и делов, репортажа и морали не будет… – ворона каркнула ещё раз, Кустов и Машкевич проснулись, сжимая друг друга в объятьях ВКонтакте и в поту. Холодном.
Если вы пойдёте в ивановский парк Степанова и найдёте там железного зайца, он вряд ли куда-то сбежал, то сможете разглядеть следы от дроби на его ушах и балалайке.