Еду будто бы ночью в ивановском трамвае от Станционной по проспекту Ленина.
И на улице темнота, и в вагоне темнота. В вагоне ещё и теснота, а на улице никого. Но у Дома с арками угадывается какое-то копошение. Вдруг вспыхивает прожектор, светом на стену, и в свете — жёлтый тяжёлый кран на гусеницах, на тросе огромный грязный чугунный шар раскачивается. И так этот шар чётко виден, каждая ржавая чешуйка, каждая полоска извёстки…
Боть! — этим шаром по Дому, от стены — чёрные обломки… Проехали… В трамвае тишина, только теснота ещё теснее. Ресторан «Заря». И то же самое: прожектор, кран с чугунным шаром, боть — чёрные обломки от «Зари». «Господи, что это?», — сдавленно говорит как бы вся трамвайная теснота. Проехали…
Дом-Пуля, ещё допожарная… Боть — обломки. Прожектор в обломки лупит, а за ними ничего не видно, только чернота. Зато у края обломков в таком ослепительном свете, что и теней нет, — солдаты. В советской ещё форме — сапоги, выгоревшие х/б, пилотки. На некоторых панамы-афганки. Лица видны так же чётко, как и ржавый шар. Пыльные. Мёртвые от измождения. Солдаты сортируют кирпичи, кладка разваливается удивительно легко и аккуратно под слабыми руками. Кирпичи складывают на деревянные поддоны из тёмных серых досок… Проехали…
«Что же это? Для чего это? Остановите трамвай! Откройте двери!», — задыхается и давится самой собой душная трамвайная теснота. А вагоновожатого-то и нет. Мелькает здание прокуратуры (или ещё суда?) с чёрным проломом в фасаде. Солдаты поворачивают лица вслед трамваю. Он набирает бешеный ход под гору, к площади Пушкина…