Мы сидели, как всегда, в «Зазеркалье» — такая забегаловка около «Центробанка», когда я впервые увидел этого типа. Он зашел с улицы, стал торговаться с барменом из-за куска хлеба и выглядел порядочным дятлом. Сел рядом с нами – мы с Фуршетом хотели его прогнать, но главный не велел. Ему надо отдать должное: он своим прыщавым носярой чувствует, где пахнет деньгами. Тип жевал свои сосиски, пыхтел в две дырки, и мы уже о нем почти забыли, когда он вдруг спросил:
— Ребята, вы на самом деле такие крутые или только прикидываетесь?
Дятел заслужил удар по ушам, и Фуршет уже занес свою мозолистую руку, но главный его остановил:
— Чего надо? — спросил он в своей манере. У нелюдей принято отвечать вопросом на вопрос.
— Есть дело, — сказал тип и сразу, без предисловий и интерфейсов, хлопнул на стол, залитый пивом и кетчупом, бумагу. Жутко важную бумагу, надо думать, ибо главный сразу ее ухватил и насморочно задышал. У нелюдей есть такая привычка — сопеть носопырой, когда перед мурлом разворачивается что-то животрепещущее. Бог с ним, с дятлом — подумал я тогда — как бы главный концы не отдал. Бумажка явно не предназначалась для подтирания — это была схема «Центробанка». Не какой-то там план всеобщего выбегания при пожаре, а схема компьютерных кабелей и сигнализации.
— От, це дило, — сказал главный, имитируя манеру нелюдских нацменов, а вовсе не имея в виду молоко, которое бармен тут же принялся наливать в разом запотевший стакан. — Эта бумага стоит твоих сосисок. Фуршет, дай ему червонец.
Фуршет был непьющим, к тому же, украсть у него что-нибудь было проблематично — у любого вора эта мысль отпадала, едва он взглядывал на его морду. Он у нас служил сейфом. Деньги у Фуршета было хранить надежнее, чем в том же «Центробанке». Тип червонца не взял. Сидел, дожевывал свою сосиску, глупо улыбался.
— Али мало? — спросил главный.
— Вы вовсе не такие крутые, какими кажетесь, — хмыкнул этот хмырь.
Главный не стал сдерживать лапу Фуршета.
— Я имею в виду, что без меня это не схема, — сказал тип, собирая с пола стеклышки очков. — Вы же не знаете, когда инкассаторы таскают мешки, когда меняются милиционеры, когда больше всего денег.
— Так ты хочешь с нами? Острых ощущений захотелось? Фуршет, ты перо с утра точил? Пощекочи его.
Я этих сцен не любил. Даже у нелюдя есть понятие о боли. Когда Фуршет занимался очередным нелюдем, я всегда выходил, изображая братка на шухере. Бармен налил мне кружку пива, и я вышел на крыльцо.
Громада «Центробанка» нависала над «Зазеркальем», как дракон над богатырем. Казалось, что из башенок и эркеров сотрудники с биноклями и наушниками подслушивающих устройств внимательно следят за нами. Все это, конечно, фигня: они ждут — не дождутся пяти часов, чтобы отнести детям и старикам котлеты, по дешевке взятые в банковской столовке, но я видел и центробанковскую охрану — Фуршет по сравнению с ними агнец Божий. «Агнцы пойдут одесную, а козлища — ошуюю», — вспомнил я древнюю книжку. Будто козлы — а они в натуре козлы — хуже этих самых агнцев, которые рано или поздно превратятся в козлов, тупых баранов или овец, короче, тех, кого эти козлы поимеют. Не лучше ли тогда стать вонючим козлом? Можно быть, конечно, в стороне, как я, но жить среди них и не быть, как они — невозможно. Всегда меня эти здоровенные здания наводят на такую тухлую философию.
— Ты за ним присмотри, — сказал мне главный, когда я вернулся в «Зазеркалье». — Он нам нужен, а Фуршету как хранителю свидетелей, я не больно доверяю.
— Когда дело?
— Завтра в полдень.
— Пойдем, — сказал я типу.
— Мне домой надо, — начал канючить тип, кося под маменькиного сынка. Знаю я таких — в душе диаволово семя, а мама уверена, что он чище постиранного белья. В тихом омуте…
— Погоди, — сказал я ему, когда мы проходили мимо магазина, и он вздумал поскользнуться на льду, раскатанном пацанами среди снежной каши.
В магазине я сразу выцепил нужного нелюдя.
— Ром и траву, — сказал я ему, наблюдая, как развеселый нищий выпрашивает у центробанковского типуса последнюю копейку. «Но я же умру с голоду», — тупо утверждал он, совсем как в сказке Уайльда.
Нищего я прогнал пинком — даже ром в стаканах не понизил уровня.
— Тебя как зовут? — спросил я, вдыхая ямайский аромат.
— Моя фамилия Н. — ответил он. — Все же я дам ему копейку.
И поднялся, и вышел. Думал, вероятно, что у меня мозги как у диплодока — с горошину. Нищий сидел в хлебном отделе, откуда его настойчиво выпроваживал грузчик в синем халате, а мой подопечный сразу направился к двери. Я хлебнул рома и поймал его за шиворот на углу, когда он уже решил, что свободен.
— Свобода — вещь эфемерная, можно даже сказать, потенциальная, если все происходящее брать за кинетическое, — сказал я, поставив второй фингал г-ну Н., дополнив работу Фуршета.
— Не боись, сейчас все будет нормально.
И дал ему папироску. Парень курил явно не впервые, спарился лишь после третьей затяжки.
— Знаю я таких нелюдей, — сказал я ему уже за столиком. — В душе Наполеон после Аустерлица, а на самом деле — говно-говном.
— Никакое не говно, — отвечал Н., потягивая ром. — Ты можешь меня еще раз ударить, но моя свобода при мне.
— Свобода в клетке — это выдумка ваших гнилых интеллигентов.
— А ты-то не нелюдь, что ли? Почему ты все время говоришь «вы» и «я» отдельно?
— Я не нелюдь. Я здесь случайно.
— Как же ты здесь оказался?
— Во всем виновато ваше пиво. Я приехал в наше посольство в пятницу вечером. Посол выдал мне пропуск, документы с нелюдями я уже подписал, а напоследок с бочонком зашел в пивную – у нас такого пива не бывает. Вышел наружу, а моей машины нет. Ни документов, ни пропуска, ни денег – только пиво в руках. Ты представляешь?
— Нет, сказал тип и отхлебнул из стакана, глядя в разом потемневшее окно. — Я здесь живу, и мне никаких документов не надо.
«Это трава, — решил я. — Чтоб еще кому-то я рассказал об этом».
На утро я имел некоторые проблемы с подъемом. Несколько вразброд ходили мысли, и, задев тумбочку в прихожей, я разбил зеркало, висящее над ней.
— Это не к добру, — сказал Н., выходя из туалета.
Я некоторое время зачарованно смотрел, как покрытое с теневой стороны амальгамой стекло превращается в тысячу осколков. Один из них так впился в пол, что я его потом не смог выковырять ни ножом, ни отверткой.
— Сегодня кто-то умрет, — сказал Н.
— Это все ваши нелюдьские суеверия, — сказал я спокойно, хотя сердце слегка запрыгало. — А если кто и умрет, так это инкассаторы.
— Так как ты прижился здесь? — спросил г-н Н., когда мы рубали пельмени под песенки местных модернистов по радио.
— Да очень просто. Я сидел на остановке и наблюдал: надписи были не наши, но язык я понимал. Я залез в автобус, и меня тут же выгнали — оказывается, надо было платить. Я отхлебнул из бочонка, и у меня тут же нашлось с десяток друзей. Я им сказал: «Ребята, надо догнаться», и мы сейчас же залезли в бар без сигнализации. С утра их всех повязали, а я поумнел. Материальные блага у вас, как оказалось, охраняют монстры в погонах.
— Где ты достал этот план? — спросил я позже, когда типус размазывал мой крем по своим фингалам.
— Я на практике в «Центробанке». Когда мне его распечатали, я сразу подумал, что это они зря.
— Ты видел инкассаторов?
— Конечно. Первый раз даже напугался. Я в халате шел, в столовую, куда мы мясо возим. Ворота открыл рукой, иду, и вдруг выскакивает парень с автоматом. Я говорю: «Я свой». Тут еще двое подходят, удостоверение посмотрели, говорят: «Иди, но в следующий раз не обессудь – пристрелим».
— С деньгами там постоянно клиенты сидят?
— Да. Но в обед их особенно много. Если убрать охрану, то денег можно взять сколько угодно.
Мы пришли вовремя. В «Зазеркалье» уже дым стоял коромыслом, а Фуршет метал пивные кружки в бармена. Вообще-то, он хороший нелюдь, даже добрый в душе, но наследственность его сгубила. Папа и мама – алкоголики, старший брат – в тюрьме, сестра – проститутка. Тут либо философом станешь, либо уркой. Фуршет стал злодеем – так удобнее.
— Значит, так, — сказал главный. — Дело простое. Эксперт, — он указал на ужасающего урода рядом с собой, — бросает в охранников две бомбы с газом. Все валятся, мы берем деньги в кассах и выходим через двор, надев халаты. Менты приедут через пару минут, вбегут через вход и упадут. Банкиры против не будут — у них бабок хватает, урки тоже — это им подсказка на будущее. А больше бояться некого, верно, Фуршет?
Фуршет радостно заржал. Ему любое поминание его кликухи было в радость. Казалось, скажи: «Фуршет, ты белые тапки купил?», он радостно ответит: «Нет, мне их костлявая бандеролью прислала».
— До чего ж вы, нелюди, не цените вашу нечеловеческую жизнь, — сказал я и сплюнул на спину сидевшему справа.
— Ты мне эти шовинистические штучки кончай, — сказал главный, а все сразу насупились, как будто борща объелись, — пойдем, побазарим.
— Ну, как он? — спросил главный меня на крыльце.
— Продаст он нас всех с потрохами. Дело он знает, но когда мы его сделаем, он нас кинет.
— Ты излишне недоверчив. Короче, дело сегодня. Но ты за ним следи. Малейшие поползновения, сразу труби шухер и грохай его.
— Заметано.
Фуршета мы оставили за рулем. Этот дятел фанерный в дело не годился – чуть что, сразу принимался швыряться бомбами. Я подошел к охраннику и показал красную книжечку. Тот открыл дверь и протянул руку за удостоверением. Стекло пуленепробиваемым не оказалось – от моего выстрела оно все запачкалось кровью. Я тут же упал на пол, и автоматная очередь прошила шедшего за мной типа по кличке Н. Главный загасил автоматчика, а Эксперт забросал зал ожидания бомбами с газом. Мы, лежа на полу, видели, как газ опускается вниз, пока мы ползли к кассам. Снаружи загудели сирены, когда мы с мешками денег выходили через задний вход. Сидевший у ворот старик спросил пропуска и получил пулю в лоб. Шофер грузовика это заметил и последовал за стариком. Фуршет ждал нас, пристроившись за милицейской машиной. В стекло было видно, как менты попадали на пол от газа.
Мы тронулись, и тут же начались чудеса – главный орал ерунду о далеких островах, Фуршет пел песни, чего от него не услышишь даже под травой, я сам стучал кулаками в стекло. Сразу же нас остановили — две машины встали спереди и сзади, а вышедший из задней мент постучал в окно.
— Значит, так, — сказал он. — Гоните бабки, и вы свободны.
— У нелюдей даже менты продажны, — сплюнул я и получил в зубы.
Вышедшие из первой машины ребята ощетинились автоматами, и Фуршет вынул мешки из капота.
Когда мы отъехали, я ругался чище нелюдей. Чувствовал же, что все это — неспроста, что всем нам — кранты. Но вдруг ощутил укол в сердце. Тетка, голосовавшая на обочине, была мне знакома — сдав деньги в «Центробанке», она всегда заходила выпить в «Зазеркалье».
— Тормози, — сказал я Фуршету.
Главный взглянул мне в лицо и кивнул. Фуршет затормозил.
— Мне до хлебозавода, — сказала тетка, забросив мешок в багажник.
— Так не бывает, — сказал я главному.
— Еще как бывает, — ответил он.
В лесу мы выбросили тело. В мешке оказалась куча денег.
Когда тем же вечером мы, никого не стесняясь, опять зависали в «Зазеркалье», я вспомнил про разбитое зеркало. Зря тот тип примету поминал. Дьявол меня побери — до чего ж у нелюдей все легко. Главное — туловище сберечь, а душа… Есть ли она вообще?
Моя мечта вернуться домой выпала в осадок. Уж больно пиво у нелюдей хорошее!
1999 год, Иваново, из книги «Там и Здесь», Иваново-2012