— И вообще, дорогой Касим Гумарыч, меня коробит это обозначение — «деятели культуры», — говорил пожилой желчный еврей, пианист-виртуоз своему другу, пожилому флегматичному татарину, народному поэту некой малой народности, имеющей отдалённое отношение к Золотой Орде. — У нас первая скрипка Чехова не читал, а литавры и вовсе пишет с ошибками. Так они что ж, деятели культуры?..
— Вы, Давид Осипыч, напрасно кипятитесь. Это просто фигура речи, идиома, знаете ли,.. — при слове «идиома» пианист почему-то вздрогнул, а тучный татарин чуть улыбнулся, отломил вилкой чуток своего кебаба (поэт пригласил пианиста в уютный ресторанчик «Тюбетейка» по случаю подписания ими одного важного документа) и продолжил, — изобретена при вожде и учителе всех народов. А может быть, и им самим. Как же ещё прикажете обозначать сию разношёрстную публику?
Пианист опять дёрнулся:
— Вот! Именно! Подписываю я подобные обращения и чувствую себя как раз «деятелем культуры»! Тем самым, давешним. Который — при вожде и учителе.
— Так не подписывали бы… Вождь и учитель, слава Всевышнему, сгнил давно.
— Как же не подписать-то! Ведь правильные слова! И, Вы же знаете, у меня оркестр. Симфонический! Большой симфонический! Сотня ртов на казённом коште. С семьями. И хоть бы половина Чехова читала! Деятели культуры… Но ведь чудо как играют! Как же не подписать! Вот Вам хорошо, Вы один, если компа не считать, — и он со звоном бросил вилку в тарелку.
— Я, дорогой Давид Осипыч, пишущей машинкой пользуюсь. «Любава»! Не идёт, знаете ли, стих без «Любавы»… Что хорошего, скажите мне, можно написать на компьютере?! Разве что «Обращение деятелей культуры», — и татарский поэт мелко задрожал в смехе всем своим обильным телом. — На машинке отстучал — и всё. Навечно. А на компьютере! Передумал подпись ставить — убрал, надумал — опять поставил. Удобно, но недолговечно.
— Так Вы что же, с «Любавой» своей в Москву ездили? Прямо в Кремль?
— Вот Вы браните своих насчёт Чехова, а сами тоже… Буквально всё понимаете. Я ж говорю — идиома. Я-то может и один с «Любавой». А татар много. У вас оркестр, а у меня — татары. И здесь, и там. Ну, не подписал я, предположим. Мне и скажут: какой же ты народный поэт. Ты антинародный поэт. И ау — народная пенсия!..
— Ну, хорошо, ладно. Пусть! Пусть мы не искренни. Ну, или не совсем искренни. Но меня другое гложет! Почему они к нам за подписями лезут? Почему не к врачам, например? Или к учёным? Или к проституткам? — Совсем разгорячился музыкант.
— Так проститутка может и не подписать! Она самодостаточна, — и татарин опять зашёлся в смехе, успокаивался, взглядывал на остолбеневшего еврея и опять заливался. Наконец, продышавшись, закончил, — простите ради Аллаха, Давид Осипыч, это опять была идиома.