У всякого настоящего матроса, всякого настоящего боцмана и настоящего капитана есть внутреннее убеждение — настоящий матрос должен умереть в реке. Как и настоящий корабль. Смерть на суше для настоящего матроса — жалка. Смерть на суше для настоящего корабля — ещё более жалка. Унылая и пошлая кончина. Поэтому настоящий капитан покидает свой тонущий корабль последним. Или вообще не покидает.
Но это — матросский эпос. Погибнуть на капитанском мостике, куря свою последнюю трубку, конечно, красиво. Но жить, всё-таки лучше. А ещё лучше не просто так жить, болтаясь по унылой и пошлой суше, а благополучно привести свой корабль в порт назначения. Поэтому подавляющее большинство настоящих матросов, дай им Бог здоровья, умирают всё-таки на суше. И корабли — тоже. Надо вам сказать, что в сухопутной смерти кораблей тоже есть своя грустная красота.
Сейчас, когда российское речное судоходство, как пассажирское, так и грузовое, пребывает в полузабвении, вытесненное железной дорогой, самолётами и автомобилями на обочину путей сообщения, смерть корабля быстра и почти безболезненна. Их просто стало мало, кораблей, отправляющихся в свой последний путь. Очереди на этом скорбном пути нет. Например, со всей Верхней да и Средней Волги старичков буксируют на переплавку в Череповец, на тамошний металлургический комбинат. Последний день долгого плавания всей кораблиной жизни — из Рыбинского водохранилища в устье Шексны, к «Северсталь-Вторчермет», где усталое проржавевшее тело без промедления разрежут на стандартные куски…
Не то было раньше, когда солярка была чуть дороже речной воды, в широченной Волге — тесно от теплоходов самого разного назначения, а металлолом больше ценился пионерами, а не металлургами. Тогда и возникали по всей главной русской реке кладбища кораблей, куда свозились старые посудины дожидаться, когда у советского народного хозяйства дойдут руки до их утилизации. Дожидались годами.
В Кинешме такое кладбище существовало в Кинешемке, на другом берегу от грузового порта. Ржавели на нём преимущественно несамоходные баржи и лихтеры, как сухогрузные, так и наливные, разбавленные буксирами и плотоводами. Некоторое время торчала драга. А также — некие объекты, опознать которые мог только большой профессионал кораблестроения. Всё это дело представляло собою живописную картину полузатопленных на мелководье в беспорядке самого беспорядочного, т.е. советского, свойства кораблей, разукрашенных помётом местных чаек, отличающихся поразительно обильным калоотделением, облупившейся краской и пятнами ржавчины разнообразных размера, формы и цвета — от ярко-рыжего до красного с прозеленью. Лабиринт из корпусов, выпотрошенных движков, кнехтов, цепей, трапов, трюмов, кабестанов, палуб, люков, иллюминаторов, закрытой и открытой воды и досочек над ней осуществлял, помимо основной своей функции хранения казённого металлолома до момента «когда-нибудь», следующие задачи: место опасных игр волжских пацанов, место рыбалки пожилых кинешемцев, место выпивки кинешемских забулдыг, место обитания водоплавающих кошек и собак, умеющих ловить рыбу лапами, место преступлений на бытовой почве… Ежели бы кладбище дожило до наших дней, оно непременно бы стало местом игры в пейнтбол.
И ещё на кладбище постоянно проживал городской дурачок Яша. Бывший матрос.
История Яши, если я её правильно помню, хотя помнить тут особенно нечего, обычна для матросов. В один печальный момент Яшиной жизни его не дождалась из рейса жена. И изменила с каким-то сухопутным гадом. А Яша свою жену так любил, что помешался от расстройства. И ушёл жить на кладбище кораблей. Родственники или же санитары Яшу снимали со ржавых кораблей и забирали домой или в больничку, но он всякий раз, как предоставлялась возможность, возвращался. Жил до самых холодов, и только в самую лютую зиму уходил ночевать в сердобольные дома.
Облюбовал себе Яша для проживания рубку небольшого водомётного буксира-плотогона, на 4 человека экипажа. Окна рубки заколочены фанерой. Полосатый матрас и солдатское одеяло. Классический русский юродивый. Когда к нему в гости кто-то заглядывал, мальчишки, или бухарики, или рыбаки, Яша уходил на нос буксира, подносили руки к глазам, изображая бинокль, и так и оставался на носу, вглядываясь то ли в порт на противоположном берегу, то ли внутрь себя, пока гости не оставляли его в покое.
Его не обижали. Приносили еды. Русские люди добры к юродивым.
Яша так и умер на своём корабле. Своею смертью. Может, простудился. А через небольшое время его буксир сам собою сполз с отмели на глубину, канул. В общем, Яша и буксир ушли в соответствии с матросским эпосом.
Журнал «Плёс и его окрестности».