Говорят, что журналист перестает быть журналистом, когда он перестает чему бы то ни было изумляться. Я в последнее время начал подумывать, что уж совсем впал в рутину. Власть предержащие до того нас приучили ничему не удивляться, что самые наглые их эскапады у нас, ругающих власть, смеющихся над нею, но активно с нею же, сволочью, сотрудничающих, вызывают в лучшем случае улыбку: ну надо же, до чего обнаглели.
Сейчас вспоминаю как анекдот, что при моем поступлении на работу меня пугали мэром Троеглазовым, добрейшим, хотя и не без сумасшедшинки типом, будто это был черт с рогами. Засиделись мы как-то допоздна в редакции ныне не существующей газеты, и коллеги за меня решили, что переться среди ночи к себе, в съемный приделок на Сортировке, когда «метро закрыто, в такси не содют», мне будет небезопасно. И я остался ночевать в редакции. И надо ж было такому случиться, что ночью мне приснился, не к ночи будь помянут, старина Валерий Васильевич. Он ругался на меня за неконструктивную критику. А потом вдруг я проснулся и понял, что сон переходит в бред. Потому что на явь это было не похоже. Шесть часов утра, а в редакцию оппозиционной газеты зашел мэр Троеглазов и шумит, разносит кого-то. Увидел меня, и лицо его изменилось. Он заулыбался и спросил: «Ну, как живет моя любимая газета?» И я не нашел ничего лучшего, как спросить: «А кто вас сюда впустил?»
Оказалось, что это был плановый рейд градоначальника по арендуемым муниципальным помещениям. Сейчас вспоминаю это со смехом и грустью. Ведь было еще чему изумляться.
Но на днях я был поражен больше, чем если бы со мной при входе в Ивановскую областную думу по имени-отчеству поздоровался тамошний пес Чубайс.
В Иванове есть масса сумасшедших, но некоторых знает полгорода. Всем известна, например, краснолицая Галя, которая каждый день нарезает круги по проспекту Ленина, громко разговаривая сама с собой. К ней уже все привыкли, только врачи «Скорой помощи» обижаются, что она ежедневно писает у них во дворе. (В Курьянове, где она живет, говорят, сошла с ума она, не поступив в институт. В школе Галя была круглой отличницей, потому что за каждую четверку папочка ее бил. И когда она срезалась на экзамене, ее ужас был таков, что она до сих пор об этом ходит и разговаривает.) Но речь сейчас не о ней.
Есть человек с особым родом помешательства. Это читатель. Он так любит свежую прессу, что по вторникам обходит все редакции еженедельников, выпрашивая газетку. Я его в первый раз увидел лет двенадцать назад. Во всех редакциях к нему по-разному относятся. Один мой знакомый охранник так однажды его напугал своим рыком: «Куда на х…?», что при слове охрана читатель теперь сразу пускается наутек. Там, где ему давали газету, гражданин наглел и брал только свежие экземпляры, при виде старого номера гневно стеная. Там, откуда его гоняли, он принимался газеты тырить, безошибочно направляясь прямо к тому месту, где лежали свежие номера. Борьба с ним мало к чему приводила. Осведомленность читателя удивляла: порой сотрудники газеты еще не знали о переезде редакции, а молчаливый гражданин уже приходил за свежим экземпляром в новый офис.
Когда он повадился в наш офис на Кузнецова, я сначала его гонял. Но наши добрейшие редакционные девушки решили, что спорить с сумасшедшим – себе дороже. И стали спокойно выдавать ему один экземпляр. Однажды я застал эту мирную картину и заявил гражданину, молча берущему газету: «Здороваться надо». С тех пор он стал говорить: «Здравствуйте» — голосом иностранца, давно не говорившего по-русски.
И вот на днях он заходит к нам в редакцию, «Здрасьте», девушки молча дают ему газету, читатель было уже уходит, но вдруг поворачивается и говорит:
— Меня Владимир Федорович зовут.
Сказать, что мы удивились, значит, ничего не сказать. Мы офигели. Крокодил сказал доброе слово.
— Бляблин.
И чтобы мы не подумали, что это он ругается, гражданин Бляблин схватил со стола листок и ручку:
— Я сейчас напишу вам свою фамилию.
Зачем нам его фамилия? Может, подписку решил оформить?
Гражданин было вышел, но от двери снова заговорил:
— Я у психолога сегодня был. Я инвалид с детства. А родители у меня умерли. Давно. Еще до перестройки.
И ушел.
И что нам теперь с этой информацией делать? Тоже к психологу идти? Я уже заранее опасаюсь, что он нам расскажет в следующий вторник.
Но главное – он заставил нас изумиться. Не то что власти. От них ничего нового мы уже не ждем.