Лингвистическая экспертиза — это вам не баллистическая экспертиза. Хотя, если честно, в российских следствии и судопроизводстве и пули летают, куда надо не столько закону тяготения, сколько тяготению к не столько закону.
Но лингвистическая экспертиза — это отдельная статья, каковую вы сейчас и прочтете. Ведь у пули все-таки есть закон всемирного тяготения. А вот у слова… Особенно у русского слова… Вдвойне особенно — у печатного русского слова… В общем, у печатного русского слова нет закона тяготения к чему-то определенному. Даже к русской земле, как бы это ни было грустно для патриотов и государственников. Печатное русское слово — абсолютно свободно (если, разумеется, им уметь пользоваться). Так определил его еще Александр Сергеевич Пушкин, несмотря на весьма успешные происки Александра Христофоровича Бенкендорфа. Вот с той поры и повелось — абсолютной свободе русского слова присуща, помимо иных несомненных его достоинств, и абсолютная уязвимость к русской лингвистической экспертизе, основоположником которой и следует считать Александра Христофоровича с той же абсолютной степенью уверенности, с какой мы считаем Александра Сергеевича основоположником русской словесности.
Тут надобно отметить, что Бенкендорф не был филологом. Он был героем Отечественной войны 1812 года, умницей и исключительно образованным человеком. И Пушкин не был филологом, а был поэтом, героем романов, умницей и исключительно образованным человеком. Они оба физически не могли быть филологами, поскольку, как было сказано выше, именно они и создали то, что сейчас изучает русская филология. Т.е., абсолютную свободу при абсолютной подцензурности. Слова. Которое, если верить Витгенштейну, определяет сознание. Я, например, Витгенштейну верю куда больше, чем Марксу с его первичностью бытия по отношению к тому же сознанию. К черту русское бытие, если есть русское подцензурное слово.
Н-да, так вот, о чем это я?.. А! О Христофорыче, первом шефе жандармов, цензоре, государственнике, мастере подкупа писателей и журналистов, лингвистическом эксперте. Он чувствовал, он знал, что Сергеич глумится над этой самой государственностью, и всё искал абсолютное средство, чтобы прекратить глум. А Сергеич и рад бы сам прекратить, да не мог. Его слово было ему не подконтрольно, потому как получилось абсолютно свободным.
С тех пор утекло много слов и экспертиз, но их единство и борьба остались. Русская специфика, видите ли. Уж давно бы следовало договориться о рамках, тем более, что есть достаточно внятные Конституция с ее свободой слова и Уголовный кодекс с его статьей об оскорблении, но нет, не получается.
Чего проще, вроде? Есть цензурные слова, а есть нецензурные. Нецензурных — точный список. Употребил печатно или устно нецензурное слово по отношению к конкретному гражданину, — пожалуй на скамью отвечать за базар. Однако государственники российские по-прежнему чуют подвох и ищут панацею, которой, конечно, не найдут, но дерьма от натуги их поисков прольется еще немало. Русское слово — свободно, а русское государство — несвободно. И этим всё сказано.
Вот, составляют списки запрещенной к распространению литературы. Это происходит в рамках «борьбы с экстремизмом» или, проще и свободней говоря, — в рамках борьбы государства с разномыслием русскоговорящих. Технология проста. Доброхот или, что гораздо чаще, филер, жалуется прокурору. Прокурор просит штатного лингвиста-эксперта признать книжку или статью экстремистской. Эксперт легко это делает, ведь русское слово, как ему и положено Пушкиным, абсолютно подцензурно из-за своей абсолютной свободы. Суд соглашается с экспертом и прокурором, — и список пополнен.
Например, еще в начале февраля Советский суд г. Иванова пополнил список шестью текстами, в том числе, книгой Генри Форда «Международное еврейство». Нет спора, за эту книжку папаша мирового автомобилестроения удостоился быть повешенным непосредственно в кабинете Гитлера. Портретом. Но ведь он был папашей автомобилестроения, глыбищей-человеком, а не только антисемитом. Это, знаете ли, уже давно не экстремизм, а история. В том числе о том, как папашу Форда достали банкиры. Кстати, на самом деле, книгу не он писал, а заказал группе историков. Но тенденцию определял, конечно, заказчик.
Скандалец-же вышел не из-за Форда, а из-за антисемитов куда как помельче, но живых и русских. Список шести наполовину состоит из опубликованной отдельными брошюрами переписки двух националистов-теоретиков нонешнего розлива — Севастьянова (не космонавта) и Миронова (не артиста и не «выхухоля»). Они, кстати, тоже большие государственники и тоже составляют списки — врагов русского народа. Они — наци, и это видно безо всяких экспертиз. Приличный человек с такими и срать рядом не сядет.
Зато попадание под запрет им также сладко, как чтение истории еврейских погромов. Они тут же, разумеется, составили коллективную открытую жалобу президенту и генпрокурору. Между прочим, небесталанную. Из заключения лингвистической экспертизы ловко выдернута действительно идиотская фраза про «ярко выраженный прорусский характер» текстов. Как тут не размазать тонким слоем по всей жалобе о прорусском характере «Бородина» Лермонтова и «Полтавы» Пушкина. О, бедный Христофорыч!
В финале — требование привлечь и наказать облпрокурора Кабалоева и эксперта Фарахутдинову за гонение на русских, прости Господи, писателей. О, бедный Сергеич! Заметьте, как фамилии подобраны. Кабалоев и Фарахутдинова! Цитатка из цидульки: «Какую же неприязнь к русским должны были накопить эксперт Фарахутдинова и прокурор Кабалоев»! Хотя в цепочку можно было смело вставлять и судью Рощину, и другого эксперта Белову. Но, согласитесь, такие фамилии не очень выгодно смотрятся в контексте «гонения на русских».
Я вам скажу больше. Однажды лингвистический эксперт Белова в заседании суда заявила, что экспертизу проводит «исключительно с точки зрения православного мировоззрения». Цитата дословная, зуб и документ даю. Поскольку сам слышал и сам фиксировал. То была другая экспертиза, и другой суд. Куда более шумный и куда более давний, но не настолько, чтобы забыть. Это меня судили за то, что я тогда еще президента Путина (тоже жуткого государственника, но, увы, не графа и не героя, как Бенкендорф) фаллосом обозвал. Как назло, меня тогда защищал Костя Савицкий, красавец и умница, но еврей. Мне показалось, что он принял слова Беловой слишком близко к сердцу, поскольку произнес изрядную речь. Она была образцом абсолютной свободы русского слова, которым Костя владеет лучше, чем эксперты, но была не по существу, тут я вынужден с судом согласиться… Да и пес с ним, с судом. Все равно было изначально понятно, какое решение он примет. Зато я услышал красивую Костину речь.
Нет, меня, конечно, задевает, что так выходит — я попадаю в одну лодку с Севастьяновым-Мироновым, с которыми я рядом и срать не сяду, а в утлой лодке это, согласитесь, затруднительно. Качает, блин.
Зато это выставляет составителей экстремистских списков полными кретинами.
Тем более что настоящие экстремисты, те, что реально режут негров и китайцев и крушат мусульманские кладбища, вообще ничего не читают. Этому есть одно простое объяснение — они не умеют читать. Ни Пушкина, ни Гитлера, ни Форда, ни Севастьянова, ни даже Рахманькова, хотя, казалось бы, куда проще…
Журнал «1000 экз.»