Благодарение Господу, — пришла осень и успокоила город сумеречной дождевой взвесью. А то мои журналистские глотка и пищевод уже не выдерживали этой солнечной прозрачности. Этой высокой информационной проводимости горячего воздуха. Не захочешь, а наглотаешься всякой интересной дряни, а потом выблевываешь в Сеть. Порционно.
Теперь, аккуратно проложенный и простеганный осенью и дождем, я, пожалуй, отдохну от непосредственных соприкосновений голыми пятками с информационно наэлектризованным полем. Эфир заполнился приятными помехами природного происхождения. Портреты смазались от влаги и теперь не так неприятно репортажны и авантажны. Вообще едва угадываются за подобострастной суетой лимузинных дворников.
Это, между прочим, совершенно неисследованная филологическим факультетом Ивановского государственного университета в соавторстве с факультетом биологическим того же вуза область журналистики — влияние погоды на информационную проводимость пространства. Берусь безапелляционно заявить, что один и тот же факт непременно будет описан по-разному, произойди он прозрачным летом или же сумеречной осенью. А поскольку правдой является не то, что произошло, а то, что описано, постольку природа имеет решающее значение в фиксировании событий, грозящих перерасти в историю.
Да вот возьмите хоть осеннее бегство несчастных узбеков с лежневской фабрики. Минувшим летом событие имело бы не нынешний меланхолично-рабовладельческий контекст, а резко-базарный с обилием мух и лиц нерусской национальности над гнилыми фруктами. Еще раньше, весной — бравурно-миграционным с мрачной тенью Каримова, колышущейся в мареве южного горизонта. Зимой, пожалуй, заморожено-кластерным с полным непониманием, какого хрена, если так холодно, и не только узбекам. И т.д.
В общем, я бегу вслед за узбеками из раскаленного летом цеха в прохладную меланхолию бесцельного скитания под дождичком. Надоело блевать. Буду плакать над своими персонажами. Так прямо до самых выборов и проплачу, а там посмотрим, проревевшись…