Шефа корпуса жандармов, начальника Третьего отделения канцелярии Его Императорского Величества, графа Бенкендофа Александра Христофоровича депеша главному редактору газеты «Курсив» Рахманькову Владимиру Владимировичу, из XIX в XXI век.
Милостивый государь.
Тайные агенты вверенного мне Его Величеством Третьего отдела Канцелярии доносят, что Вы с некоторых пор записаны прогрессивной общественностью в гонители российской словесности, хулители всего изящного искусства, пособники мракобесия и проч. Агенты доносят также, что про Вас большие российские поэты слагают сатирические стихи и читают их перед многочисленной публикой, срывая аплодисменты ничуть не меньшие, чем танцовщицы Мариинского театра.
Считаю своим долгом уверить Вас, милостивый государь, в том, что не Вы первый подвергаетесь несправедливым и, по большому счету, антигосударственным нападкам со стороны так называемой прогрессивной общественности, полагающей, что только она способна судить о российской словесности.
Я, российский офицер и генерал, водивший в бой русских солдат супротив турок и французов, не жалевший при том живота своего, но жалевший подчиненных своих, ни разу не проигравший битвы, за что Государем пожалован высшими орденами Отечества, волею Государя же после победы над узурпатором был назначен шефом корпуса жандармов с многочисленными обязанностями, в числе коих значилось и осуществление цензуры за петербуржскими, московскими и европейскими переводными журналами, а также отдельными изданиями, печатающимися в столичных и губернских типографиях.
Матушка моя, Царствие ей небесное, с младых ногтей приучала меня любить и почитать возвышенное искусство, читала мне Расина, Мольера, Михеля Сервантеса и Василия Жуковского. И сам я в юношеские годы, проведенные большею частью при Семеновском полку, грешил стихами (обращенными, впрочем, не столько к Отечеству, сколько к одной белокурой девице, имени коей назвать не могу из соображения приличия, да и не помню), которые, как теперь сам я понимаю, были вполне дурны. Но словесность российскую всегда почитал не забавою, а одним из столпов государственности, наравне (а может и выше) с армией, жандармерией и, не побоюсь сказать, православием. Посему и принял от Государя тяжкое бремя цензора.
Цензура, на самом деле, искусство не меньшее, а может и большее, чем сама словесность. Я и мои подчиненные за время исполнения своих обязанностей прочли великое множество рукописей, с просьбой об их тиражировании. Почти всегда рукописи были бездарны даже на мой не очень требовательный вкус. Дворянские сыновья и, что особенно дурно с нравственной и семейной точки зрения, дочери, мня себя литераторами прежде, чем начала расти борода (это я не про девиц конечно), подают свои нечленораздельные писания в журналы. И некоторые торопящиеся и не очень грамотные господа редакторы норовят всю эту дребедень публиковать. А так как печатное слово в России принимается за последнее слово, то и дребедень может привести к конфузу или, что еще горше, к бунту.
Но труднее, чем с бестолковостью, истинному цензору бороться с поэтами талантливыми, но не обретшими зрелого государственного ума. Таковым был камер-юнкер двора Его Императрского Величества Александр Пушкин, отпрыск рода древнего и знатного, давшего Отечеству множество славных полководцев. Сей Александр Пушкин прославился на всю великую нашу державу легкостью и колкостью стиха, изворотливостью ума и вниманием к истории Отечества. Все эти черты (а особливо внимание к истории) были мною как цензором поощряемы. Но были у упомянутого мною Пушкина и такие стихи, несомненно талантливые и складные, которые я как цензор Государя не мог пропустить в печать, ибо подрывали устои самодержавия и мораль. Не из умышленной злокозненности писал так Пушкин, а по причине пылкости и веселости характера, склонности к вину и женщинам.
Но когда погиб Александр Сергеевич трагическою и глупою смертию от руки подлого французишки, стали разные недалекие редакторы и критики выставлять его революционером и нигилистом, а меня гонителем свободы и прогресса. И добились-таки того, что все стали считать меня, боевого генерала, исключительно врагом Пушкина. Несправедливость сию верно уж никак не исправишь.
За сим позвольте откланяться, генерал от кавалерии, граф Александр Бенкендорф.
***
Письмо Рахманькова В. В., редактора газеты «Курсив», графу Бенкендорфу А. Х., шефу корпуса жандармов, из XXI века в XIX.
Ваше сиятельство.
Не во всем согласен с Вами в отношении Александра Сергеевича Пушкина, но вот в необходимости государственной цензуры отдельных неадекватных «деятелей культуры», каковыми в наше время принято называть людей занятых графоманством, приходится убеждаться. Рискну занять Ваше благосклонное внимание описанием типического случая, говорящего за полезность цензуры. Случай произошел в городе Иванове не далее как в минувший вторник, 28 января 2003 года.
Преизрядное количество деятелей культуры набилось в три комнатенки, где располагается местное отделение Союза писателей России. Полагаю, что в этот день и в этом месте сосредоточились вообще все ивановские деятели культуры. Набились они туда по случаю выселения отделения Союза из тех самых трех комнатенок, которое намерена предпринять областная администрация. Дело, затеянное администрацией, надо заметить, богоугодное и правильное, так как отделение Союза за аренду не платит и платить не собирается, полагая комнатенки чуть ли не своей собственностью, хотя собственность это государственная. Между тем, комнатенки расположены на бойком месте, и будь они сданы в аренду какому-нибудь купчине, то могли бы приносить доход в скудную областную казну. А так получается, что графоманы содержатся на деньги не очень богатого ивановского народа, и так измученного разнообразными податями. Несомненно, что эти деньги со значительно большей пользой могли бы быть использованы на какой-нибудь сиротский приют, или лечебницу, или мало ли еще на что: обиженных судьбой в Иванове много. Только вот графоманы на сирот или инвалидов не очень похожи.
Казалось бы, раз эти деятели культуры мнят себя прогрессистами, то и съезжали бы добровольно, в пользу действительно нуждающихся. Но нет! Они набились в эти комнатенки, чтобы объявить urbi et orbi, что съезжать они не будут, что лягут костьми, что их выселение – не просто выселение, а удушение российской культуры. И потому они готовы на акты гражданского неповиновения.
Вам ли не знать, уважаемый Александр Христофорович, что все беды России происходят как раз из-за того, что графоманы ради собственных мелочных интересов всякий раз зовут мужика к топору. Вот тут-то и необходима цензура. Хотя бы в виде выдворения из казенных помещений людей, занявших их только потому, что считают, что умеют писать по-русски. А вот Пушкин, как Вы хорошо знаете, издавал журнал за свой счет, в долги влез, но на казенный пенсион никогда не напрашивался.
Из любопытства и я поприсутствовал на сборище. А поскольку давно уж открыто писал, что графоманов надо с народного иждивения гнать в шею, то и заслужил их громкое негодование и даже гражданскую лирику в свой адрес и в адрес редактируемого мною издания. Поэт Владимир Догадаев поставил меня в один ряд с Вами. Соседством я, конечно, польщен, но одновременно не могу не согласиться с Вами по поводу несправедливости обвинений. А вот и сами стихи, надеюсь Вам, как видному цензору, доставит удовольствие их чтение и заодно убедит Вас, что мои слова насчет графоманства – совсем не преувеличение.
***
Это явь – клеветники в России.
Это вас не сеют и не жнут.
Это вас месили, не спросили,
А в беде не ждали и не ждут.
Ни судьбы, ни правды не боясь,
Это вы, предатели от слова,
Тонкую эллегию Рубцова
Изводили, втаптывали в грязь.
Не щадя ни ссыльных, ни опальных,
Вы и славных искрошили в дым.
Что вам и Семеновский, и Бальмонт,
И Майоров, павший молодым.
Черный подвиг явен и прозрачен.
Недалек, однако же спесив
Ваш непредсказуемый и мрачный
Нюхом узнаваемый «Курсив».
Опершись на ваш кривой костыль,
Совестью хромые депутаты
Рушат благотворные палаты,
Поводя перстами на пустырь.
Им литература – на заборе,
Искренность души – на дурака.
И ликуют, молодым на горе…
Не бывают горы без предгорий,
Без ручьишка малого река.
Мастера подкопов и подмесов,
По скандальным вымыслам спецы,
Вы напалмом хлещете подлесок –
Это лес грядущего, глупцы!
Впрочем, что вам жалкие упреки?
Вас клеймить и ненавидеть вас…
Он придет – достойный и высокий,
Миром выстраданный час.
***
Такие вот страдания нынешних невольников чести о трех чужих комнатенках, которые, надо думать, и есть «благотворные палаты».
Владимир РАХМАНЬКОВ