Возможно, что кое-кто уже устал от непрерывных в последний месяц разговоров о некоем мало кому до сих пор известном УПК (Уголовно-процессуальном кодексе). Несмотря на то, что в России сидят больше чем где бы то ни было, абсолютному большинству граждан нет до нового кодекса никакого дела. Однако же есть необходимость еще раз обратиться к теме, но уже совсем с другой стороны.
Революционные изменения в процедурах ареста, обыска, телефонного прослушивания и т. д. и их активный пиар, несомненно, послужат делу повышения правосознания и юридической грамотности населения. Ни в коей мере не ставя под сомнение абсолютную правильность кардинальной линии на усиление роли судов в системе правоохранительных органов и исключительную компетенцию судебных органов в процедурах, ограничивающих права и свободы граждан, не могу вместе с тем не обратить внимания на один крайне неприятный нюанс. По логике вещей, нюанс временный (типа переходного периода), но отягощенная российской ментальностью, при которой нет ничего более постоянного, чем временное, судебная система может здесь здорово подзадержаться с движением вперед.
Повышение роли судов – это оптимизация и повышение эффективности работы всей правоохранительной системы. Ясно это стало еще до самой реформы, то есть до нового УПК, на примере эксперимента с введением в нескольких субъектах Российской Федерации, в том числе и в Ивановской области, суда присяжных. Сходство последнего с нынешней реформой заключается в большей зависимости следственных органов от судебной процедуры, что и дает право считать данный пример корректным.
Как только заработали суды присяжных, оправдательные приговоры посыпались как из рога изобилия. Было очевидно: дело не в том, что раньше сажали невиновных (кого-то конечно, да, но не в таких количествах), а в том, что процедура не отработана и суды оправдывают виновных. Если доказательства вины подсудимого собраны с нарушением закона, то эти доказательства не могут учитываться судом. Так было всегда, но раньше судья, хоть и не должен был их учитывать, материалы дела изучал в полном объеме и, если формально доказательства были незаконными (допрос в ночное время, непредоставление адвоката, нет подписей понятых и т. д.), то, по сути, он видел, что человек виновен. В случае же с присяжными, они материалов дела не видят: суд допускает к оглашению только те документы, которые являются допустимыми доказательствами. Процедурные вопросы в первые минуты задержания, опроса или допроса (типа зачитать права – американское кино все смотрели) никогда в России большим уважением не пользовались. Подозреваемого колоть надо пока он не очухался. Поэтому ночной допрос, моральное, если не физическое, воздействие, допрос оперативниками под видом беседы – первейшее дело в добывании доказательств. Разумеется, такой способ не подходит для суда присяжных, дела стали разваливаться, поскольку оказывалось, что собранные доказательства не могут быть оглашены, а присяжные подсудимого видят впервые и того, что он собой представляет, в отличие от тех, кто его искал, задерживал и расследовал его дело, не знают. Отсюда – вал оправдательных приговоров.
Однако прошло относительно немного времени, специально для суда присяжных в областной прокуратуре был создан «отдел государственных обвинителей» и дело пошло. Количество оправдательных приговоров стало уменьшаться и, в конце концов, вышло на среднеевропейский (или около того) уровень. Суд присяжных оказал влияние не только на саму процедуру суда, но и на всю следственно-правоохранительную цепочку: оперативник–следователь–гособвинитель. Понимая, что результат его труда будет проверять не профессиональный судья (к тому же, как правило, бывший прокурор), а присяжные, которые могут угробить весь твой многомесячный труд, уже на самом начальном этапе, все звенья этой цепочки стараются предпринимать только те действия, которые дадут максимальный эффект, в данном случае это приводит к большему соблюдению закона и прав задержанных, арестованных, подозреваемых и обвиняемых. Введение суда присяжных дало всей нашей правоохранительной системе больше, чем все кодексы вместе взятые и чем вся демократизация и гласность. Потому что суд присяжных – это не декларация о благих намерениях, а процедура с весьма конкретными последствиями. Демократия, в сущности, это и есть процедура.
Вместе с тем, под юрисдикцию суда присяжных подпадает относительно небольшое количество уголовных дел, и только в областном суде. Основной же вал рассматривают районные суды. Квалификация судей, квалификация адвокатов (суды присяжных – это тяжкие и громкие дела, обычно в них участвуют лучшие юристы, следствие по ним ведет отдел по расследованию особо важных дел областной прокуратуры), материальное обеспечение и вполне демократическое отсутствие потока дел, который заставляет судей гнать приговоры, как из пулемета – все это вкупе имеет очень большое значение. Вот здесь мы и подходим к тому нюансу, о котором я упомянул в самом начале.
Советские суды всегда занимали положение весьма незначительное и играли роль весьма незавидную. Понятно, что все правоохранительные органы испытывали на себе внеправовое влияние Власти, но карающие органы – КГБ, МВД, Прокуратура – были органично вписаны в действующую структуру власти и общества, они были ее неотъемлемой частью. Суды, же в эту систему не вписывались, поскольку реально не решали уже совсем ничего, они даже не готовили документы к их формальному утверждению. Суды находились вне контекста правоохранительной системы, они, по сути, были пасынками власти. Это – очень тяжелое наследие.
Да, прокуратура, ФСБ и милиция могли и могут злоупотреблять своими возможностями при назначении ареста, продлении сроков содержания под стражей, привлечения в качестве обвиняемых, нарушении права неприкосновенности частной жизни (прослушка и перлюстрация). Но они – часть системы, они всегда знали что можно и чего нельзя, они всегда знали, когда нужно остановиться и что самое главное, суперглавное – властные элиты имели и имеют с ними свой негласный договор. Это – сложнейшая система сдержек и противовесов, в которой играют роль политика, деньги, личные связи, положение. Суды в этой системе имели настолько малое значение, что можно сказать, они были вне ее. Суд – это темная лошадка: мы не знаем на основании чего он принимает решения. На основании закона? – да, но и на основании всего остального – тоже. Передача огромного числа весьма важных, в данном случае фактически властных, функций суду, вводит в игру нового участника, о котором никто и ничего не знает.
Как говорил классик: «Нельзя жить в обществе и быть свободным от общества». Система взаимоотношений должна с принятием нового УПК быть выстроена заново. И главная опасность переходного периода не в суете, неразберихе и освобождении из-под стражи преступников, а в злоупотреблениях, к противодействию которым ни общество, ни система не готовы, в отличие от злоупотреблений дореформенных. В конечном итоге для того все и сделано, чтобы свести к минимуму нарушения законов, но я и говорю лишь о переходном периоде и о том, насколько он может затянуться. Я говорю о том, что элиты могут прибрать к рукам и приспособить под себя судебную систему, гораздо эффективнее, чем это им удавалось делать с МВД, ФСБ, Налоговой полицией, Таможней, Прокуратурой. Хотя бы потому, что договориться с одним легче и проще, чем со многими.
Помимо уголовного судопроизводства есть еще и гражданское. УПК напрямую гражданских дел не касается, но тенденция на усиление роли судов очевидна. Я утверждаю, что в моем городе и, уверен, что в любом другом городе России при участии в процессе стороны, у которой есть административная или личная связь с судом, объективное, законное решение будет вынесено только в том случае, если оно будет совпадать с интересами этой стороны. Власть суд проиграть не может. Под властью я подразумеваю и неадминистративные элиты, имеющие заметный вес.
Вернемся к уголовщине. Последние суды всероссийского значения – по обвинению Буданова и дело по убийству Холодова. Фарс. Суд по Холодову сделали закрытым, хотя единственно, что там могло составлять государственную тайну, это то, как спецподразделение ВДВ охраняло тело Павла Грачева. Оба дела, безотносительно виновности или невиновности подсудимых, серьезный удар по доверию общества к судебной системе. Вспомним судебную практику назначения высокопоставленным чиновникам условных наказаний со сроками под десять лет («голый министр»). Аналогичное дело было и у нас. Полковник милиции, сотрудник УБОПа за убийство человека получил четыре года условно. Это можно было бы назвать фарсом, но это еще не фарс, так как этот приговор был вынесен с четвертого раза. Предыдущие три давали полковнику один год условно! Дело было взято Генеральной прокуратурой на контроль. Областной суд конечно отменял приговоры Ленинского районного суда, но отменял трижды, прежде чем за убийство дали, опять-таки условный, срок. Относительной справедливости в данном случае удалось добиться не благодаря суду, а благодаря прокуратуре. Исходя же из чего мы уже сегодня, фактически на первом этапе судебно-правовой реформы так уверены в том, что суд – панацея от несвободы и беззакония? Такой уверенности быть не может. Судьи гораздо более подвержены давлению, чем кто бы то ни было. Судья боится квалификационной коллегии и председателя своего суда больше чем рядовой сержанта. Судья не играет в команде – там каждый сам за себя. А власть судьи над судьбой конкретного человека огромна. При такой концентрации власти человеческий фактор – страшная сила; даже ценой самых изуверских процедур этот фактор невозможно нейтрализовать. Ну а в России, к тому же, он и самый главный.