Снизу промокли ноги, сверху замёрзли уши? Вот вам, дорогие читатели «Курсива», немного деревенского летнего солнышка Верхней Волги для сугрева. Читая, можно и опрокидывать, если это не в ущерб трудовой или семейной деятельности.
В деревне Студенец бабушка Анна была самой строгой защитницей колхозной собственности. И это несмотря на то, что получала среди деревенских самую маленькую, просто смехотворную колхозную пенсию, — меньше 10 руб. А это было в 70-е годы, когда колхозники ещё далеко не дотягивали до городских по соцобеспечению, но уже перестали быть полными рабами колхозной системы.
Такая несправедливость по отношению к бабушке Анне, всю жизнь оттрубившей дояркой на ферме, объяснялась особенностью тогдашнего законодательства, — дом у неё был крайним в деревне, и весь склон оврага, прилегающий к Анниному огородику, считался её наделом. А чем больше земли у советского крестьянина в пользовании — тем меньше его пенсия. И сколько Анна ни ходила по важным дядькам с уверениями, что не нужен ей этот овраг с лопухами и громадной липой, ничего не помогало. А заступиться за неё было некому.
Зато она пуще всех заступалась за колхозное имущество. И, сидя на завалинке своей уютной избёнки, говорила маленькому деревенскому дачнику Вовке:
— Вон, видишь, самолёт с неба ядом прыскает! Это чтобы колхозный горох никто не ел раньше времени! Смотри, не ходи в горохи — помрёшь, не дай-то Бог!
В тускло-белом от жары и пыли просёлка июньском небе летал кукурузник-биплан и чем-то поливал поля. Вовкин друг, деревенский мальчик Юрка на опасения по поводу яда отвечал без тени сомнения:
— Враньё! Вишь, жара какая! Он и в прошлом годе брызгал, и ничё… Это он простой водой брыжжет, чтобы лучше росло. Если ссышь, я сам первый наемся гороха, а ты жди, помру я или нет…
И Юрка с Вовкой шли в пыльную зелень горохов, ещё совсем маленьких, с маленькими плоскими стручками совсем без горошин. Юрка срывал стручок, аккуратно расщипывал его ногтем на две дольки, очищал их от прозрачной плёночки, смачно жевал мякоть, ложился в поле навзничь, закинув руки под затылок, и говорил:
— Ну, теперь жди, когда я умру!
Вовка не хотел ждать, съедал другой стручок, сладкий, как детство, и ложился рядом, закрыв глаза, в которые, сквозь веки, било розовое солнце. Пел жаворонок. Под лопатками были неудобные куски сухой земли. Смерти не было…