Евгении Николаевне Рахманьковой, к юбилею.
Лето маленький Вовка проводил или на даче за Волгой, или в пионерском лагере. Попеременно. Иногда случалось, что и там, и там. В пионерском лагере, конечно, были свои плюсы, но дачу Вовка любил больше за её основополагающее достоинство — свободу.
Дача регулярно снималась одна и та же, в деревне Студенец в 15 км вниз от Кинешмы и сгоревшей целиком лет 15 назад. Ну, как дача. Обычная деревенская изба-пятистенок с яблоневым садом и банькой по-чёрному.
На даче всё, что существовало за её пределами, сразу же забывалось. Оставались только мальчишки, деревня, лес, луга-поля и Волга. И солнце, очень много солнца, сверкающего на волжской ряби. Но вечером каждой пятницы бабушка, на не очень бдительном попечении которой оставался Вовка, напоминала:
— Завтра мать приезжает, встречать-то пойдёшь?
— Конечно пойду, ба, — Вовка вспоминал о существовании матери, делал голос обиженным, а потом немедленно засыпал.
Мать приезжала на пристань «Никола-Мера» первым кинешемским ОМиком, где-то около семи. Потому встать надо было в шесть — от Студенца до пристани километра три, да не по ровной дороге, а по тропинке вдоль волжского берега, который, как известно, очень любит прерываться глубокими ручеистыми оврагами.
И Вовка вставал в шесть, выпивал эмалированную кружку молока от соседской коровы с густо плавающей по поверхности лесной земляникой, и топал, подгоняемый в затылок солнцем, по этой удивительной тропинке: высокий берег, чешуйчатая позолота Волги, ветерок в чубчик — изумрудная, зябкая прохлада оврага — ветерок —прохлада — ветерок — прохлада… И так пять раз.
Пыхтя швартовался пароходик, и Вовка первым делом съедал свой любимый жареный пирог с повидлом с кинешемского рынка. Потом они шли по волшебной тропинке обратно в Студенец, и мать спрашивала:
— Как дела?
— К корове в Новой в большой загон быка приводили… Мы с Лёшкой бегали смотреть, хотели камнем ему попасть.
— Господи, Вовка!..
— Ну, мы камень бросать не стали, решили досмотреть.
Мать некоторое время молчала, видимо, решая, какую реакцию выбрать, потом звонко смеялась:
— Биология тебя, похоже, ничем не удивит…
Потом, после завтрака, был ритуал переводного дурака. По одуванчикам и кузнечикам за дачей-избушкой расстилался старенький настенный коврик с тройкой лошадей, и Вовка с матерью садились играть в карты. Бабушка карты не одобряла и говорила:
— Женя, чему ты его учишь?..
— Да ладно, ма, это просто арифметика, — отвечала мать.
И Вовка всегда выигрывал:
— Вот же! У тебя был король, ты почему им моего не перевела, я бы проиграл! Не умеешь ты играть!
И мать опять звонко смеялась:
— Не заметила… Ладно, иди, купайся.
Утром в воскресенье путь по волшебной тропинке повторялся, Вовка провожал мать на пристань. Ветерок — прохлада —ветерок — прохлада… Приходил и уходил пароходик. Мать махала рукой и снова смеялась, но Вовка смех не слышал из-за шума винтов, только видел его. А потом опять забывал о существовании матери до следующей пятницы.
***
Видишь, мама, какая штука. С тех пор я успел поучиться в университетах, поработать в редакциях и на заводах, прочитать много книг, поездить по стране, поговорить с не самыми глупыми людьми и даже послужить в армии. Но так легко выигрывать, как в детстве, так и не научился. С Днём рождения, ма!