История к предстоящему торжественному открытию после капитального ремонта Никольского моста в Кинешме. Надо бы рассказать историю весёлую или даже героическую, но история грустная. Какая уж есть.
Её рассказал маленькому Вовке его сосед по коммуналке дядя Володя, когда они вдвоём бледно-голубым апрельским утром смолили дно и борта дядьволодиной дощатой лодки — к открытию навигации. Дядя Володя никогда не утруждал себя утомительной и тяжёлой переправкой лодки на зиму через кинешемскую дамбу во двор. Как и большинство других владельцев лодок, живших в деревянных домишках под дамбой. Просто вытаскивали судёнышки на берег, переворачивали кверху килем и оставляли до весны. Зимою дамба смахивала на кладбище без крестов — заметённые снегом могильные холмики, будто ползущие вверх по склону. Зато весной, когда лодки оттаивали, всё наполнялось шумом весёлых мужских голосов, предвкушавших возвращение большой Волги, криком чаек, дымом костров и вонью гудрона.
Вовка и дядя Володя стояли с обнажёнными торсами, сделав весёлую работу и отвернувшись от чёрного блестящего лодочного брюха, гревшего уходящим гудронным жаром их спины. Они снизу смотрели на арку Никольского моста.
— Знаешь, почему мост Никольским называется? Совсем не в честь Николы Угодника. Старый-то, деревянный в честь него назвали, потому что и улица Никольской называлась, и церковь Никольская была. Теперь уж ни улицы, ни церкви. Только новый мост, красавец…
Вовка не знал, кто такой Никола Угодник, но не стал сбивать дядю Володю с рассказа вопросом не по существу.
— Так вот… Когда мост строили, в Кинешме ещё водились золотари. Это такие мужики, которые говно из выгребных ям вычерпывают. Машин говнососных не было ещё в Кинешме. Лошадёнка, запряжённая в телегу, а на телеге большущая бочка под говно. И черпак с ведро величиной на длиннющей ручке. Золотаря ещё и не видать, а уже знаешь, что он скоро приедет.
Город платил за эту работу хорошо, но всё равно желающих не очень-то находилось. Работали золотарями не то чтобы совсем городские дурачки, но такие, знаешь, блаженненькие. Мы пацанами в них бывало — из рогаток, ума-то не было.
Одного звали Колюнька, а мерина его — Николай. Тоже, видать, для смеха. И случилось проезжать Колюньке мимо стройки моста. Стройка уже заканчивалась, и был там как раз начальник строительства. Увидел он, а скорее, унюхал золотаря и кричит ему: «Эй ты, а ну-ка постой! Как мерина зовут?» — «Николай!» — «Да не тебя, а мерина!» — «Его и зовут Николай, а меня — Колюнька» — «Тьфу ты, ладно, давай, выпрягай своего Николая»…
Начальнику чего мерин понадобился. У них, мостостроителей, раньше ритуал такой был. Или, может быть, технология. Перед вводом моста лошадь по нему пустить. Вроде бы если лошадь заартачится и взбрыкивать начнёт, то с мостом что-то не так. Ну, а если нормально пройдёт, то и с мостом всё нормально. Николай нормально прошёл. Начальник мерина Колюньке возвращает и говорит: «Спасибо! Приходите на торжественное открытие».
Колюнька-то на открытие и припёрся, дурачок, вместе с Николаем. Выпряг его, вычистил, сам вымылся и припёрся. А душок-то всё равно. Милиция их, конечно, шуганула: «Ты чё, обалдел, тут целый первый секретарь обкома на МАЗе сейчас через мост первым поедет, а ну, проваливай со своим одром» — «Так это же он мост-то открывал» — «Проваливай, пока в морду не получил. Оба не получили»…
И с тех пор Колюньку в Кинешме никто не видел. Обиделся и ушёл куда-то навсегда. А Николай вскорости околел без хозяина.