Милая мама!
Хорошо, что ты не получишь этого письма, иначе сочла бы, что я сошёл с ума. Но здесь сойти с ума невозможно. Командир заградительного отряда в васильковой фуражке расстреливает сумасшедших. Или похожих на сумасшедших. Вчера пожилой солдат в соседнем взводе вдруг стал плакать и разговаривать с женой. Он тихо плакал, но командир в васильковой фуражке вдруг оказался в окопе рядом. Как это ему удаётся? Он сказал: замолчать! Но солдат не смог сразу остановиться. А сегодня ночью нашу роту построили, и командир сам застрелил пожилого солдата из своего нагана за паникёрство.
Застрелиться здесь тоже нельзя, потому что патроны выдают перед атакой, из которых здесь ещё никто не возвращался. Это тоже невозможно. Бегущих назад застрелят. Или расстреляют за трусость. Тех, кто добежал. Но я таких не видел, это было до меня. Сейчас назад никто не бежит. Только вперёд, только за Родину. И немецкую линию взять нельзя. Уж очень много у них пулемётов, а местность совсем пустая. Немцы даже не считают нужным бить по нам артиллерией. А у нас артиллерии здесь нет.
Завтра моя очередь идти в атаку. Так получилось, что на девятый день после того, как нами пополнили этот полк. Как странно. Я чувствую себя уже мёртвым. Как будто мозг замёрз, и всё, что я вижу, по нему только соскальзывает. Так что очень хорошо, что ты не получишь этого письма.
В атаки здесь ходят в разное время, чтобы запутать немцев. Но не больше одного раза в день, а то солдат совсем не хватит. Я наблюдал каждую атаку. Большинство не смотрит. А я почему-то не могу не смотреть. Поэтому и чувствую себя уже мёртвым.
Ту открытую местность между нами и немцами мы называем трупным полем. Это смердящее под летним солнцем месиво, состоящее из покрытых червями тысяч человеческих тел. Ни миновать, ни обойти трупное поле нет никакой возможности. Немецкие пулемёты работают, а наши ползут по нашим трупам, а они навалены в три слоя, распухли, кишат червями, испускают тошнотворный сладкий запах разложения. Этот смрад всегда висит над нами. Если очередь бьёт совсем близко, то инстинкт заставляет зарываться в гнилое человеческое мясо.
Завтра это буду делать я. До забвения недолго осталось. Я не испытываю никаких чувств. Командир в васильковой фуражке велел писать нам письма родным и даже продиктовал примерный текст, допущенный военной цензурой: следует писать, что у нас всё хорошо, что мы идём в бой за Сталина, что победа будет за нами. Так что ты не получишь этого письма. И это хорошо. Я возьму его с собой в атаку. Я положу его в коробочку из-под монпансье, что ты мне дала, когда я уходил. Так я и не узнаю, где ты его достала.
Да, ты знаешь, а ведь командир в васильковой фуражке тебе должен быть знаком. Он из нашего города. Первомайские парады физкультурников организовывал.
***
При подготовке публикации использовались воспоминания Петра Алексеевича Михина и Николая Николаевича Никулина.