— А что, батюшка, неужели и вправду горят в аду грешники этаким-то жутким огнём? — Спрашивает простодушный попика, глядя на угрожающую роспись в храме. Попик делает страшные глаза и кивает.
— Это аллегория! Маются грешные души. А как маются — это только одному Господу и известно, — встревает просвещённый. Попик опять кивает.
— А вот и нет, никакая не аллегория, — встреваю и я в разговор, — я как минимум трёх человек знаю, к которым прямо с того света горящие люди ходят. — Попик перестаёт кивать. Простодушный, не отводя глаз от росписи, понижает голос почти до шёпота:
— Да ну! Расскажи!..
Просвещённый ехидно улыбается, но не уходит.
— Чё ж не рассказать… Пожарные они, те, к кому горящие люди приходят. Только плохие пожарные, фиктивные и вороватые. Вот к ним и ходят по ночам погибшие на пожарах. И можете не усмехаться, — отвлекаюсь я на просвещённого, ехидная улыбка которого начинает пробулькивать ещё и скептическими звуками «пхых-х», — я и фамилии могу сказать. И фиктивных пожарных, и горящих людей… Мно-о-ого их, бедных. Но ходят по одному, много — по два. Пройдут сквозь дверь спальни аккурат после полуночи — спальня так и замерцает вся сполохами. И горелым человеческим мясом запахнет и палёными волосами. Сладковато так. А жёны пожарных спят себе. Не чуют.
Войдёт, значит, человек — руки, плечи и голова горят длиннющими такими языками пламени. И цвет у пламени не обыкновенный, а ярко красный, как кровь артериальная… Тянет горящие руки к пожарному: «иди к нам, плохо нам без тебя, спаси нас, пересчитай…». Как заговорит сиплым голосом, сгоревшей глоткой, так из оскаленного рта чёрной черепушки огненные шары летят. И в глазницах алое пламя переливается. Пожарный так и заикает сразу…
— Как это «пересчитай»? Зачем? — Спрашивает простодушный.
— Не перебивай… Вот, на чём бишь я… А! Пожарный заикает со страху — и в титьки к жене рожей, чтобы эту жуть не видеть и не слышать. А жена заурчит во сне недовольно и на бок поворачивается. И так всегда почему-то бывает, что ещё и оттолкнёт рожу-то пожарную, как будто говорит: не-е-ет, брат, смотри!..
Ме-е-едленно горящий к пожарному подходит, до-о-олго идёт. Все жилы вытянет. Пожарному всё жарче становится, всё тошней. В общем, пока какая-нибудь сирена за окном под утро не завоет, хоть пожарная, а хоть и скорой помощи или полиции, горящий над пожарным так и мотается. А вот один раз дело было — сирена эскорта премьер-министра взвыла. Или, может быть, даже президента. Так горящий даже черепушкой не повёл, только усмехнулся шаром огненным…
— Вы фамилии назвать собирались! Что ж не называете?! — Не выдержал просвещённый.
— Тык это. Что ж не назвать. Первый пожарный — это Димитраш. Александр Мелентьевич. Начальник ивановского ГУ МЧС. Теперь уже бывший. Свалил он по-тихому уж год как. Так тихо свалил, что почти никто и не заметил. И на казённую службу теперь ни ногой. Это он думал, что если свалит, так к нему горящие люди ходить перестанут. Чёрта с два. Два-то других остались. Вадим Фролов, который теперь обязанности Димитраша временно исполняет, и Игорь Фатькин, главный государственный инспектор по пожарному надзору в Ивановской области. К этому горящие люди особенно часто ходят.
Вся гоп-компания в Иваново почти одновременно прибыла из Московской области. Димитраш и привёл. После того, как Шойгу российскую пожарную службу разрушать начал, поставив её под крышу МЧС. Они ведь все — никакие не пожарные, нет у них настоящего образования, так, переучившиеся на скорую руку. В армии-то не пригодились по неспособности… Можно подумать, что в пожарных легче и проще.
Приехали — и давай куролесить. Не пожары приехали тушить, а деньгу грести. Премиальные-то пожарным, как и везде, от статистики зависят. Чем меньше пожаров, чем меньше трупов на пожарах — тем больше премиальные. Чушь, конечно, но так уж у нас всё государство устроено. Вот они и придумали — статистику подправлять. Бомжик где сгорит или бабушка бесхозная — они и говорят: не было мертвеца. А домишко бабушкин оказывается никаким не домишкой, а «возгоранием несанкционированной мусорной свалки».
А ведь лживая статистика — это не просто так. Это, во-первых, ложная картина в глазах московского начальства со всеми вытекающими — раз всё хорошо, так зачем дополнительные усилия и усовершенствования. Во-вторых, сами-то рядовые пожарные всё же видят, хоть и молчат. Иной и подумает: раз трупы списывают, чего ж я на пожаре буду жизнью из-за какой-то бабушки в избушке рисковать. Пусть себе горят. Вот что страшно.
— Э-э-э, вот они чего просят, чтоб их сосчитали, — догадался простодушный.
— Да погодите вы! Тут действительно на правду похоже… И что, кроме горящих людей гоп-компанию никто не беспокоит? — Спросил просвещённый.
— Ну, почему же. Приезжала проверка из столицы по анонимному письмишку. Подтвердились неучтённые мертвецы. И не только. С самими премиальными тоже много жульничали. Себе, конечно, — много больше, чем другим. А другим премию выпишут, а на половину заставляют, например, оргтехнику покупать якобы на нужды управления. А где эта оргтехника? Кто недоволен — прессуют. Уж чуть не половина отличных спецов из пожарной службы в ивановский институт ГПС ушла преподавать. Там с руками отрывают. А пожары кому тушить? Следствие кому вести? Профилактикой настоящей, а не липовой заниматься?
Дело совсем уж до неслыханного дошло. Собирали деньги вдове одного погибшего на службе. Так и эти деньги притырили! Жадность-то!
После проверки Димитраш по-тихому и свалил. Но дело его живёт. Что им, на самом деле, эти проверки… Рука руку… Только на горящих людей одна надежда.
— Вы и их фамилии можете назвать?
— Конечно, только список — длинный.
— Ну, этого не надо. Они и так маются, — заговорил, наконец, попик.