С некоторых пор Алексей Владиславыч Шевцов, председатель Плёсского городского совета, взял странную привычку — каждый вечер беседовать с приятной, но не вполне обычной дамой…
Алексей Владиславыч и сам был хоть и завидным, но не вполне обычным кавалером. С лицом доброго пожилого французского бульдога и в возрасте на мужском излёте, аккурат подходящем для вечного почётного председательства в Совете небольшого городишки, он, тем не менее, обладал состоянием российского олигарха средней руки. Как и прочие российские олигархи, состояньице он сколотил в лихие 90-е годы ещё более лихого прошлого века, с неплохой выгодой для себя продав народное достояние где-то на Урале. Что, опять же в русско-олигархической традиции, способствовало бурному развитию у Лексей Владиславыча любви к прекрасному, удачно сочетающейся с хорошим вложением капитала.
Он стал коллекционировать картины, антиквариат и (вот тут-то он и выделился из толпы коллег-буржуев) русские крестьянские избы и русские купеческие дома. Причём, не простые русские избы и дома, а располагающиеся над вечным покоем, обнаруженным великим пейзажистом Левитаном как раз в Плёсе. Что, разумеется, удесятеряло качество вложений.
Коллекция благополучно росла, реставрировалась и даже приносила некоторый доход — в виде комплекса гостевых домиков под общим названием (оно же — бренд, тренд и ноу-хау) «Потаённая Россия». Как и всякий истый коллекционер, Лексей Владиславыч мечтал собрать логически и художественно завершённую коллекцию. Т.е., скупить весь Плёс и поставить при въезде полосатый шлагбаум с надписью «Частная собственность. Стреляют без предупреждения».
Но к великому его сожалению в самый разгар коллекционирования в Ивановскую область, в каковой Плёс и находится, высочайшим указом был назначен новый губернатор Михаил Мень, тоже человек, не чуждый прекрасному и знающий, в отличие от большинства других губернаторов, предпочитающих баню и вертолётную охоту на архаров, кто такой Левитан.
Губернатору Плёс тоже глянулся. И ивановское чиновничество и буржуйство, следуя безотказному инстинкту российского карьериста, потянулось в Плёс за вожаком, скупая тамошние домишки и, тем самым, жёстко повышая цены на ещё остающиеся. Возникла мода. А Лексей Владиславыч, как было уже сказано, был хоть и олигархом, но очень средней руки. Да и после удачной разовой продажи народного достояния более ничего крупного провернуть не смог. Потому мечта о гармоническом завершении коллекции рухнула.
Шевцов в душе возненавидел Меня, стал прикладываться к коньячку более обыкновенного и завёл странную привычку.
Каждый вечер он садится с охранником в бронированный чёрный внедорожник, размерами лишь немногим уступающий самому Плёсу (когда Лексей Владиславыч едет, а ходить пешком он не умеет, хотя всё в городке находится в пешей доступности, то любое другое дорожное движение в Плёсе замирает), и отправляется в нижнюю часть набережной, туда, где отчасти и его попечением установлена бронзовая скульптура «Дачница». В честь левитановской любовницы Софьи Кувшинниковой.
Дачница, исполненная в натуральный рост самой Кувшинниковой, сидит на краешке бронзовой скамьи. Второй край свободен — чтобы всякий хам мог легко усесться рядом, обнять девушку и сфотографироваться.
Охранник хамов да и прочих быстренько выгоняет с прилегающей территории, а Шевцов присаживается к Кувшинниковой. Остывающая бронза приятно холодит его низ.
Сначала-то Лексей Владиславыч просто присаживался, чтобы охладить низ, приложиться к фляжечке и полюбоваться волжским простором (сиречь, вечным покоем). Но потом стал и вслух приговаривать, жалуясь на жизнь, на губернатора и на общее плохое обустройство как малой, так и великой Родины. Приговаривал он больше в воздух. Но отчасти и обращаясь к соседке. Чем дальше, тем больше. Стал называть её Софочкой, приобнимать за плечи, поглаживать по коленке. Однажды, когда летний вечер был не очень тёплым, накинул на неё пиджак.
И вот совсем недавно Софочка ему ответила.
— Поговорить приятно не с кем, — жаловался Шевцов статуе, — принц Кентский не всякий раз в Плёс приезжает, а больше не с кем, одно мужичьё кругом. Я уж от скуки и тоски корреспондентов столичных зову, чтобы поговорить. Отведу душу, расскажу о планах и о хамах, от которых планы рушатся. Мои великолепные планы. Спасать ведь малую Родину-то надо! Кто ж её спасёт, как не я, хозяин. Я ведь — с большой буквы Хозяин! А корреспонденты — сами хамы, денег возьмут, будто Чеховы, а сами всё переврут. Да ещё и ошибок грамматических насажают. Тьфу, да и только…
Шевцов отвинтил крыжечку на фляжке и пригубил.
— Не поминайте при мне это имя, — ответила статуя нежным, но не без металла голоском.
Шевцов поперхнулся, вылупил на свою Софочку глаза и сипло спросил:
— Кого?..
— Антон Палыча. Таким приличным господином казался, а потом выставил меня в своём пасквиле нечестной женой… Так выставил, что вот, до сих пор всякий сальные руки тянет…
Шевцов отдёрнул руку, лежащую на бронзовом плечике, а Кувшинникова продолжила:
— Вы бы с писателями-то поменьше общались, а то и Вас выставят… Памятником какой-нибудь глупости.