Прочитанные книги забываются так же просто, как и прожитая жизнь. Человек, с лёгкостью цитирующий наизусть, пугает, как внезапный скелет. Потом у скелета повисают челюсть и верхние конечности, и он становится унылым. Читать, чтобы запомнить. Жить, чтобы оставить кости анатомическому музею.
Кто-то строил самый высокий в Британии шпиль, кто-то обнюхивал юных покойниц, кто-то плавал в одном бассейне с ведьмами. Помнится, тексты были завораживающими. Только вот про что? Помнится, им было нужно для чего-то строить шпиль, обнюхивать покойниц и спариваться с ведьмами… Помнится даже, что цель была любопытной. Но всё-таки — для чего?
Отсутствие скелета сюжета под мясом впечатлений веселит, как собственная фотография без даты и точных опознавательных знаков. Ой, что это было?
***
«Воспоминания о будущем» — это красивая метафора. Ни о чём. Она придумана людьми, легко цитирующими. Они полагают, что если хорошо помнить прочитанное прошлое, то можно знать, что делать. Таких любят использовать и в хвост, и в гриву государственные деятели, которым — наплевать. На прошлое, от которого у них не осталось даже впечатлений, только — статус. На будущее, от которого у них не осталось даже воспоминаний, только — программа. Кроме того, государственным деятелям кажется, что красивая метафора служит доказательством их богоподобности.
***
Внутри мелкого дождя, который никуда не идёт, ни вниз, ни вбок, ни вверх, возле моста через грязную городскую речку, обвешенного обесключенными замками счастливых молодожёнов, верящих в вечность, крупномасштабные часовщики чинят большие часы. Часы — это крутящийся на трёхметровом столбе кубик с четырьмя циферблатами на боковых гранях. Вращение отчего-то остановилось, вот крупномасштабные часовщики и сидят в люльке автоподъёмника, чтобы восстановить течение времени на все 360 градусов.
Они согнали с насиженного места ворону. Теперь ворона сидит на соседнем фонарном столбе, который, видимо, не так уютен, как городские часы. И уж точно не так удобен для обзора территории, поскольку не вращается. Она внимательно наблюдает за ходом восстановительных работ. И время от времени ободряюще и одобряюще каркает.
Люди почему-то убедили сами себя в том, что воронье карканье к беде или даже к смерти. Это неправильная народная мудрость. Ворона чинно подаётся всем телом к объекту окаркивания, солидно и с достоинством разевает клюв (эта часть процесса незаслуженно обижена добрым дедушкой Крыловым) и, боево взъерошив загривок, издаёт мощный и жизнерадостный, хоть и немузыкальный звук. Выпячивает грудь и принимает прежнюю позу. Часы начинают вращаться…
***
Отчего это слёзы — поэтическая жидкость, выделяемая организмом, а сопля — нет? Почему в стихах и романах так много живых и талантливых описаний самых разнообразных красивейших слёз, а описаний красивейших соплей — нет? Почему нет жемчужных и алмазных соплей? Горючих и тихих соплей? Почему, в конце концов, нет соплей, прозрачных, как слеза?
В этом нет никакой логики, сплошная несправедливость. Ведь и когда мы грустим, и когда восторгаемся, точно так же, как и когда гриппуем, течёт отовсюду равномерно. Но вот, поди ж ты! Когда неутешное горе — то слеза. Когда насморк — то сопля.
Я смотрю на ворону, и на носу у меня наворачивается огромная чистейшая капля. Сопля, сверкающая, как брильянт. Даже в непогоду.