Бильярдист с треском засадил прямого чужого через весь стол и резюмировал:
— Вот поэтому эта игра — самая эротичная, — и с чувством глубокого удовлетворения отошел к стойке отхлебнуть пивка.
Чуть позже его соперник ласково подкрутил тонесюсенького своячка в угловую лузу и продолжил тему:
— И вот поэтому — тоже самая эротичная, — и тоже отхлебнул пивка.
— И поэтому, — было сказано внутрь кружки после труднейшего дуплета между шарами.
— И поэтому, — когда один из игроков закончил партию, накатив четыре шара от подставки.
— Эх, черт, и даже, пожалуй, поэтому, — когда был смазан после кикса стопудовый шар.
Потом игроки закончили и сидели у стойки, заказав по второй кружке.
— Нет, всё-таки эта игра — вторая по эротичности…
— А какая же первая?
— Любовь…
***
Владимир Вольфович Жириновский, председатель ЛДПР и зам председателя Госдумы, предложил законопроект, разрешающий многоженство. Вечером, когда он вернулся домой, жена больно съездила ему по физиономии, сказала «мерзавец» и замолчала на неопределенное, но длительное время.
Через неделю, устав от гнетущей домашней тишины, Владимир Вольфович внес в Думу поправки к своему законопроекту. В них объяснялось, что автор под термином «многоженство» понимает также и многомужество, поскольку в Конституции РФ закреплено равное избирательное право.
Гнетущая домашняя тишина прервалась. Но ненадолго. Вечером жена еще больнее съездила ему по физиономии, сказала «мерзавец и свинья» и возобновила гнет молчания. А Госдума законопроект даже и рассматривать не стала.
Тогда Владимира Вольфовича пожалел Рамзан Ахматович Кадыров, президент Чечни. Он позвонил и пригласил Жириновского в гости:
— Приезжай, дарагой, у нас можно…
— Спасибо, не могу… Теперь… — грустно поблагодарил Владимир Вольфович.
***
Они очень крепко и очень бурно любили друг друга. В том числе и физиологически. И однажды ей в голову пришла великолепная мысль — заняться любовью в кабине башенного крана, одного из тех, что строил элитные многоэтажки «Огни Москвы», пока они еще не очень высоко выросли.
— Представляешь, какой вид на весь центр Иванова, — говорила она, — кабина же почти вся стеклянная!
Он не мог ей отказать ни в чем. И сумел договориться с прорабом. За приличные деньги.
Ночной сторож встретил их жизнерадостнейшей улыбкой, передал ключ от кабины, получил пузырь водки и благодушно напутствовал заранее, видимо, приготовленным каламбуром:
— Только не е…нитесь!
Она специально надела короткую юбку-солнце и полезла первой. И на каждой площадке, переводя дух и смеясь, пересказывала советский блокбастер «Высота» и утверждала, что сцена, где в подобной ситуации герой говорит: «наши крановщицы штаны носят, дайте, я первый полезу», — первая и последняя эротическая сцена в большевистском кинематографе…
— О-о-о! — сказала она, когда они забрались в кабину.
— Ну, не так уж и тесно, — ответил он.
…
— Во черт! Мне было страшно! Как будто кран раскачивается и сейчас упадет, — сказала она, плюхаясь на сиденье крановщика.
— Не, ты просто не видела. Мы раскачали весь город. Прикинь, всё Иваново в одновременном оргазме!
Они еле-еле сползли с крана. Умаялись.
***
Рыцарь-крестоносец надел на свою молодую жену пояс верности, начертал на щите ее имя, запряг лошадь и потрусил в Антиохию турок-сельджуков дубасить во славу Господа. По другой версии — он отправился со сводным отрядом крестоносцев в служебную командировку на Северный Кавказ дубасить чеченцев. Но с теми же намерениями и с теми же приготовлениями.
Однажды на рыцаря из-за кустов с визгами «Аллах акбар», с выпученными глазами и оскаленными зубами выскочило уж слишком много турок-сельджуков. Крестоносец вознес краткую молитву Господу, поцеловал щит и вступил в неравный бой с бусурманами за стратегическую высоту, которую надо было защищать до прихода основных крестоносных сил.
Сначала у рыцаря сломалось копье. Потом свалился с головы шлем. Потом пала лошадь. Потом он потерял меч. А турки всё не убывали, всё визжали, наседали и скалили зубы. А основные силы всё не подходили. Наверное, командование Северо-Антиохского военного округа опять накачивалось привезенным с собой бургундским.
Тогда рыцарь ухватил за края свой щит и стал колбасить окаянных щитом. Именем молодой жены. И так это у него хорошо и знатно пошло, что он уложил турок ровным счетом восемнадцать. Это только щитом. Отстоял высоту. И продержался до прихода основных сил.
Когда герой вернулся из крестового похода, его представили к государственной награде. Во время вручения сам государь объявил, что только с нами Бог, что он, государь, горячо молился за рыцаря, как сам рыцарь горячо молился перед битвой, что молитвы слились, Бог их услышал, и потому даровал победу над многократно превосходящими силами врага. «Вперед, Мессия!» — завершил государь свою блестящую речь.
Потом рыцарь поехал в родовой свой, сильно пообветшавший за время похода, замок. Повел еще больше похорошевшую и обрадованную до онемения жену в спальню. И там обнаружил, что пояс верности сидит на ней как-то кривовато, а тело усыпано синячками, очень похожими на следы жадных поцелуев. Рыцарь задал вопрос.
И жена ответила, что горячо молилась за него Богу, как и сам рыцарь. И был ей глас — стать духовным щитом для любимого. И в один из дней с ней сделалось чудо — неведомая сила нанесла эти синяки-стигматы. Ровным счетом восемнадцать штук. Тут они оба, прямо в спальне повалились на колени пред Распятием и вознесли Небу горячие молитвы.
После чего рыцарь поправил на жене пояс верности и, более не мешкая, отправился во второй крестовый поход. Жена его благословила на новый подвиг: «Вперед, Мессия!».
***
Старики подошли к лавочке в сквере возле ивановской мэрии. Он вынул из-за пазухи утреннюю газету, вынул вкладыш с телепрограммой и аккуратно расстелил для нее.
— К чему это, дорогой, лавочки же чистые. Как все-таки хорошо здесь теперь устроили… Ты знаешь, я читала, что где-то здесь стоят камеры наблюдения. Чтобы новые лавочки не портили и не били новые фонари.
— Мне просто приятно ухаживать за тобой…
Она улыбнулась.
Они уселись в самой середине тихого майского утра, ранней зелени и быстрых будничных прохожих. Он полистал скучную местную газету и скосился на спутницу всей жизни. Она читала Грэма Грина. Дешевенький покет-бук.
«Камеры, говоришь», — подумал он, по-мальчишески оскалабил великолепные вставные зубы и полез во внутренний карман…
После их ухода на новенькой скамейке осталось «Маша + Серега», вырезанные перочинным ножом мастера.