Искусством рассказа заниматься легко. Может каждый. Для того чтобы составить какой-нибудь интересный хоть кому-то литературный текстишко, достаточно одной простой вещи. Следует любой попавшийся под руку персонаж (или даже предмет) умозрительно переместить из привычной ему среды в непривычную. Всего и делов. Например, идиота можно переместить из швейцарской клиники в Павловск, черта из преисподней — в Москву, принца Датского — на встречу с привидением, а добросердечную девушку Катюшу — на каторгу. Старика — к рыбе таких размеров, о которых он только и мечтал всю жизнь. А педофила, разумеется, к девочке, о которой он всю жизнь мечтал больше, чем старик — о рыбе.
Такой фокус и называется искусством рассказа и верен для любого литературного текста, хоть паршивого, хоть гениального. К этому фокусу можно добавлять по вкусу: демагогию, нравоучения, философию, скабрезности, психологию, юриспруденцию и даже математику, если вы что-то смыслите в математике. Но лучше не добавлять. Рассказ хорош сам по себе, если у рассказчика всё в порядке с фантазией, а значит, перемещенному персонажу в несвойственной среде будет чем заняться в течение сотни-другой страниц текста. А то и больше.
Я сам тыщу раз так делал. Современного мэра — на средневековый эшафот. Губернатора-коммуниста — на баррикады столетней давности. А начальника УБОПа — в страшную сказку. Эффект, доложу я вам, поразительный. Суд охреневает от необходимости принимать во внимание средневековые эшафоты, и литературный фокус идет по второму кругу.
Но есть исключение из правила. Одно единственное. Это Чехов. Он никуда никого никогда не перемещал. Он просто брал кусок действительности и без всяких помарок отправлял на бумагу, а потом — в типографию. Многие пытались делать то же самое, но искусства рассказа из этого не получалось ни у кого. А у Чехова получалось. Читают и читают. Не отрываясь.
Еще, как бы в насмешку над публикой, Чехов писал пьесы. На самом деле, он бы их не писал, но он очень любил свою жену, а та была — актрисой. Вот он и писал пьесы. Чтобы у жены была работа.
Из-за этого великий режиссер Станиславский чуть не поехал умом, крича актерам до сипоты: не верю! Конечно! Ведь кусок действительности невозможно поставить на сцене. Театр есть театр, а жизнь есть жизнь. И сколько не кричи «не верю», а совместить их не получается. Первая чеховская постановка провалилась, но потом, когда Чехов помер, и его, конечно и справедливо объявили гением, приспособились. А Станиславский со своим «не верю» стал еще и великим теоретиком театра. И на его теорию теперь опирается Голливуд. Смешно, правда? Но чеховские пьесы лучше читать, а не смотреть, при всем уважении к актерам и режиссерам. А голливудовские сценарии лучше не читать вовсе.
И вот здесь у меня возникает сугубо профессиональный вопрос: Чехов, он кто, репортер что ли? Нет! — Ответите вы мне и, разумеется, будете правы. Репортеры, они, хоть тоже никого никуда не перемещают, но пишут, как и рассказчики, про непривычные события, случившиеся с привычными персонажами. (Если они пишут про привычные события, случившиеся с привычными персонажами, например, про партконференцию «Единой России», то никакие они не репортеры, а просто — говно). Только в реальности. И значит, эта наша репортерская реальность не вполне реальна. Как и литература. И тоже так и подмывает крикнуть: не верю!
Чехову как-то больше верится. Хотя он всё, что написал, выдумал из головы.