Развязка наступила. Меньшевики ивановского регионального отделения «Единой России» капитулировали. Причем, позорно.
Могли бы хлопнуть дверью, могли бы выступить с разоблачениями. Могли бы сделать массовое харакири, благо, что у вождя меньшевиков и Назарова — целая коллекция разнообразных экзотических ножиков, на всех хватило бы (у нас на всех ножичков хватит, как говаривал Фокс Шарапову, но то был Фокс).
***
Могли бы, в конце концов, нелегально эмигрировать в Москву и там организовать подпольное сопротивление. Где-нибудь на тайном чердаке депутатского кабинета идейного папаши ивановского меньшевизма Бабича. Печатать прокламации на станке из шуйского музея Фрунзе. Экс-губернатор и экс-коммунист Тихонов поделился бы. Не из любви к современному меньшевизму, а от нечего делать и из любви к подполью вообще.
Вдыхали бы свинцовую пыль. Болели бы туберкулезом. Глаза бы от свинца и туберкулеза зажглись красным революционным блеском. И с блеском в глазах, с прокламациями в чемоданах с двойным дном — обратно в Иваново, опять нелегально, лесом, мимо постов ГАИ.
А в прокламациях чтоб: долой! к топору! смерть! разум кипит! смело в бой!
В Иванове на деньги Бабича сняли бы пекарню на РИАТе, специально в логове врага, чтобы никто не догадался. И — выпекать пирожки с начинкой из прокламаций. Назаров бы переоделся старушенцией с усами, взял бы корзинку с пирожками и стал раздавать их даром рабочим РИАТа и хлебозавода №3, крестьянам совхоза «Тепличный» и особенно голодным и злым студентам ИГАСА. В общем — всем-всем угнетенным режимом большевизма (ЕР(б)).
Шаботинский бы в это время, переодевшись игроком ФК «Текстильщик», жег глаголом сердца болельщиков и праздношатающихся по тряпичному рынку того же, что и ФК, названия.
Ключарев, изодрав пиджак и прикинувшись юродивым без всякого сапиенса (царя) в голове, кликушествовал бы на папертях и площадях о том, что наступают мрачные времена и грядет антихрист, и имя ему МАМ.
Егоров бы в это время организовывал боевые дружины среди погоревших на чем бы то ни было ментов, призывал разоружать старших офицеров и тренировал в строительстве баррикад из лежачих полицейских.
Их бы всех поймали ищейки сатрапов, цепные псы большевизма, запустив в ряды провокатора. И бросили бы в казематы на ул. Болотной. Они бы там томились, делали чернильницы из хлебного мякиша и тайно просили со свободы напильник, чтобы разорвать оковы. Но напильник, запеченный в батон «Нарезной» на РИАТе остатками разгромленного подполья, чуть было цепные псы не нашли у эмиссара, и эмиссару пришлось проглотить весь батон с напильником разом, отчего у него сделался бы заворот и кишок и он бы пал первой невинной, но героической жертвой режима.
Зато экзальтированные, но прекрасные и романтические барышни ходили бы к вратам темницы и оставляли у мрачных кирпичных стен гвоздики. И даже, пожалуй, розы. Кроваво-красные. А охранники бы плакали от невозможности нарушить ложно понимаемый долг. Но закрывали глаза на лепку чернильниц и, рискуя служебной лестницей, проносили узникам листы для записи мемуаров и мыслей. А потом выносили задним проходом, отчего мемуары и мысли не сохранились в связи с душной средой.
Потом бы был суд, закрытый, продажный, скорый и несправедливый. И приговор, короткий, как выстрел.
И в суровое ноябрьское утро в темницы вошли бы попы и предложили покаяться, но мученики гордо и молча отвернулись от исповеди. Потом бы пришли парикмахеры и обрили головы. Потом — стилисты с позорными рубищами от Славы Зайцева.
Потом бы всех погрузили на черные дроги, запряженные автомобилями Ауди с проблесковыми маячками, и повезли бы к месту казни. А по пути барышни опять бы бросали к дрогам розы. А нанятая псами клака плевала и ругалась.
Потом их бы привязали к столбам и хотели надеть на головы мешки, но они бы гордо отказались от мешков, чтобы встретить смерть с открытыми глазами. И только Егоров вдруг забился в истерике и стал молить о пощаде, но Назаров сказал: умри как настоящий меньшевик, собака. И Егоров стих, расставшись с рассудком чуть раньше, чем с жизнью.
И грянул бы залп…
А через десятилетия им бы поставили памятник посередь города. Красивый. Обелиск с каменным пламенем из каменной макушки, а под обелиском два мужественных босяка — один подхватывает знамя борьбы из ослабевших рук другого (он ослабел, потому что его сразила пуля)…
***
Но ничего этого не произошло.
Большевики сказали Назарову: вот тебе 24 часа, чтобы достал юридическую бумагу о том, что ты не меньшевик, а большевик. Заверил ее у нотариуса, обрызгал духами, повязал лентой с красивым бантом, встал на коленки и от двери на коленках тащил ее нам в зубах…
И все бывшие меньшевики, и Шаботинский, и Ключарев, и все-все-все дружно закивали: да-да, кайся, а то нас ждет темное будущее, которое одному только Рахманькову и известно.
И Назаров, выпуча глаза, бросился за юридической бумагой, но не успел. Потому что не мог успеть по большевистскому определению.
Теперь у меньшевиков нет никакого будущего. Потому что нет никаких меньшевиков. Это был просто пшик.
P.S. Необходимые пояснения для случайно забредших в «Курсив».
Назаров — это бывший спикер Облдумы, Шаботинский и Ключарев — бывшие депутаты, Егоров — бывший охранник Назарова. Все они пытались противостоять досрочному роспуску Облдумы. Все они — члены регионального отделения «ЕР». Большинство же членов, включая и верхушку исполнительной власти области, и инициировало досрочный роспуск. Назаров пытался оспорить роспуск через суд, но один иск был проигран. До других же дело пока не дошло, потому что Назаров получил от политсовета ИРО «ЕР» ультиматум: либо забираешь иски, либо вылетаешь из кандидатского партсписка в новую Думу. Назаров и вся его команда с ультиматумом согласились, но в срок не уложились.
Главная политическая опора всей назаровской команды, депутат Госдумы Михаил Бабич, похоже, умыл руки. Или взял паузу.