Человек, принимающий пищу в одиночестве, но на людях, скажем в уголке ресторана, еще не скатившегося в вечернюю попойку. Днем. Бизнес-ланч, тихий звон посуды, музыка, на которую еще не нужно орать, чтобы услышать хотя бы самого себя. Очень жалостливая картина. Непонятно, собственно, почему, но очень жалко такого человека. Причем, жалко какой-то возвышенной жалостью. Как Федора Конюхова, отплывающего в одиночку в Мировой океан.
Мне вдруг стало жалко президента Путина, хотя ни мне, ни стране ничего хорошего он не сделал. Но, с другой стороны, и плохого ничего не сделал. Мне. За других говорить не могу. Только в полемику втянул. Было увлекательно и спорно. Было шумно, весело и зло. Было не по правилам и исподтишка. Было интрижно и даже, где-то, местами, фаллически…
И вдруг Путин остался за столиком один, как-то уж совсем в одночасье. Он все-таки ушел, оправдав мои надежды. Я это вижу, мне телевизор показывает, что он ушел. Его уже забыли за его еще президентским столиком. Его оставили доедать сладкое и допивать компот. И переключились на иных посетителей ресторана, обедающих компашкой.
Эта шумная ново-старая толпа еще оглядывается на его одинокий столик, еще интересуется, что он выбирает в меню, еще украдкой следит за его жующим ртом. Она еще готова броситься подымать оброненную им вилку. Но ресторанное одиночество уже обволакивает его возвышенной жалостью.
Где адвокат Астахов? Где режиссер Михалков? Где, в конце концов, ткачиха Лапшина? Всё! Ша! Стоило только в ящике появиться другому человеку на фоне государственных символов и сказать то ли инаугурационную, то ли предновогоднюю речь, смотря не на корреспондента, а прямо в камеру, т.е., в народ, так весь тот хлам, что так долго развлекал нас, трепал нам нервы или просто заставлял ставить спутниковые антенны для улавливания чего-то иного, весь этот хлам, казавшийся таким важным, волшебным образом исчез. Вместе с главным флагом, водруженным на вершину хламовой горы, — «национальным лидером».
И остался человек, в одиночестве доедающий свой обед в еще нешумном, но, разумеется, скоро опять станущем жрать, лопать, блевать и драться ресторане. Но он уйдет до того, чем оправдает мои надежды. Всего второй правитель в тысячелетней истории страны, который уйдет сам, по своей воле.
Тех, которых убивали, выгоняли, сажали, их не было возвышенно жалко. А подавляющее большинство — и вовсе не было жалко. Тех, которые умирали сами, — тоже. Истерика, рванье волос и давка у гроба — это другое.
Тех, которых в тысячелетней истории пока не было вовсе, тех, которые уйдут по воле народа — тоже жалко не будет. Опыт других стран подсказывает, что они не остаются за столиком в одиночестве.
А Путина жалко. Как Федора Конюхова, уходящего в одиночное плаванье. Столик покачивается на тихих волнах, удаляется, удаляется… И так и подмывает крикнуть: вернись, я всё прощу.