Объявление о пропавшей собаке, которую не найдут

Интересно, существует ли у российских властей прейскурант на объявление траура? Левая колонка под рубрикой «меню». Блюда — «локальный траур», «муниципальный траур», «региональный траур», «общероссийский траур». Правая колонка — «цена». «Одна условная человеческая жизнь», «10 учж», «100 учж», «1000 учж и более». Существуют ли фирменные блюда? Например, «траур по погибшим от рук террористов», «траур по погибшим от рук чеченских террористов», «траур по погибшим от рук чеченских террористов-смертников». Каков повышающий коэффициент?

 

Какова роль ингредиентов? Например, по детям, погибшим в Беслане, официально скорбели три дня, а по шахтерам, погибшим в Кузбассе — один день. Значит ли это, что дети в три раза траурнее шахтеров, если иметь в виду примерно равное количество жертв? Или тут все-таки решающее значение имеет террористический коэффициент?

Далее. Что важнее для объявления траура — падение самолета или утопление парохода? Вулкан или цунами? Кого жальче из находившихся на борту, губернатора или пилота? Стоит ли скорбеть по пилоту всем, кроме жены, если он не вез губернатора?

А как вам эта смертно-ресторанная калькуляция вообще? Посидели, еще заказали. Еще посидели, еще заказали. Упал самолет, погибших шестеро, страна обойдется и без траура, только телерепортажами. Через двенадцать часов взорвалась шахта, погибших — еще 103. Это уже тянет на объявление траура в Кемерове. Еще через двенадцать часов сгорел дом престарелых, погибших — еще 63. Ну, всё, насчитано уже на общенациональный траур. И, главное, как удобно, что и самолет, и шахта, и дом престарелых к одному дню подгадали. Те, кто в самолете погиб, так вообще должны быть особенно благодарны шахтерам и старикам. Без них страна самолет и не помянула бы.

И, наконец, самое главное. А в чем, собственно, заключался этот последний день траура для всех, кроме «родных и близких»? Казенные телеканалы, не говоря уж о частных, не меняли сетки вещания и не выкидывали рекламу. Увеселения по стране не отменялись. Панихиды не служились. Минута молчания не проводилась. Даже флаги приспускались не везде.

Было просто объявление. Объявление траура. Как бумажка объявления на телеграфном столбе о пропавшей собаке, которую никогда не найдут. Объявление само по себе, как самодостаточное самооправдание властей за случившееся. Ведь никто же не виноват. Самолет сам упал. Шахта сама взорвалась. Дом сам сгорел.

Просто траур нужен родным и близким, чтобы горевать. Национальный траур нужен властям, чтобы обозначить горе.

Сто лет назад утонул «Титаник». Погибли полторы тысячи человек. Главным образом, состоятельные мужчины. Шестьдесят лет назад утонул «Вильгельм Густлофф». Погибло от восьми до десяти тысяч человек, из них не менее четырех тысяч детей, остальные — женщины и раненые. «Титаник» вот уже сто лет — символ траура и скорби, воплощенных в десятках великих и бездарных произведений искусства. О «Густлоффе» забыли так прочно, что даже в Германии почти никто о нем не помнит, а если и вспоминают, то с большой неохотой. Почему? Потому что «Титаника» потопил айсберг, бездушная ледяная глыба, направляемая десницей Творца, а плыли на корабле успешные, сытые и веселые люди. А «Густлоффа» тремя торпедами потопил Герой Советского Союза румыно-одесского происхождения Александр Маринеско, а плыли на корабле перепуганные и голодные немки с ребятишками, удирающие от наступающей Красной армии, которую Илья Эренбург напутствовал призывом «уничтожать и насиловать всех, как они нас уничтожали и насиловали».

Вот и весь прейскурант.

Впрочем, покойным на него наплевать.