Берется небольшой кусок сыра, сектор сырного круга граммов в триста. И помещается в особую мушиную среду, не продуваемую ветром, теплую и в меру влажную. Оставляется всё это дело на пару недель без присмотра.
Через пару недель экспериментатор возвращается к предмету эксперимента и обнаруживает, что ничего не изменилось. Тот же сектор сырного круга на том же месте. Однако, только что вошедшего экспериментатора настораживает некое неуловимое изменение, все-таки произошедшее с сыром. Он приближается и видит: на самом деле сыра уже нет. Вместо него — плотненькое и шевелящееся скопище мушиных личинок, именуемых в народе опарышами, скопище точно такой секторной формы, как сыр две недели назад. Экспериментатор трогает шевелящийся сектор пинцетом, и колония червей легко разваливается…
***
Одна из центральных площадей Иванова, площадь Пушкина, представляет собою яму. Так получилось из-за рельефа местности — зловонный ручей, именуемый горожанами рекой Уводь, здесь слегка поворачивает. Оттого за тысячелетия и образовалась обширная яма, в которую стекает отравленный большим городом воздух.
По периметру яма обставлена замысловато. Дворец искусств в виде чудовищных размеров бульдозера, который будто бы намеревается тупым ножом фасада завалить яму грунтом. Сразу и навсегда, единым колоссальным усилием. Над бульдозерным ножом — тряпичные рекламы гастролеров. Далее по часовой стрелке — сплошная кирпичная неоштукатуренная стена без окон и дверей длиннющего дореволюционного дома. Потом падающий уклон проспекта им. Ленина, с которого весьма регулярно падают трамваи, сходя с рельсов и калеча людей. Потом главпочтамт сталинского классицизма ивановской разжиженности. И с часами на башенке, которые то идут, то нет. Потом свежевыстроенная белейшая церковь удивительной красоты. В древнерусском духе строгости форм и с шлемовым, а не луковичным золотым куполом. Она производит впечатление ангельской красоты невесты, которая вместо свадьбы угодила на городскую свалку прямо в подвенечном платье. Потом чахлый сквер. Потом пластмассовый фаст-фуд а-ля «Макдональдс», но с пивом. Потом бесконечный фабричный бетонный забор с неприличными надписями и объявлениями экстрасенсов. И, наконец, мост через Уводь.
Все эти объекты пахнут мочой. За исключением, слава Богу, церкви, до которой трудно добраться по причине крутизны склона, на котором она стоит. Зато за семерых смердит мост.
Сама площадь, перерезанная проспектом надвое, имеет: чахлую кучку аттракционов для самых маленьких, табунок лошадок и пони, заваливший площадь высококачественным навозом, большой булыжник, напоминающий табличкой о том, что ивановцы чтят и даже, возможно, читают Пушкина, и большое прямоугольное корыто из-под фонтана, давно заткнувшегося. Посреди площади на одной высокой ноге, аки цапля, стоит гигантский, орущий и сверкающий телевизор, давящий уши, глаза и мозги рекламой. Деревьев почти нет. Зато есть горы мусора. Особенно его много в корыте из-под бассейна. В сущности, корыто стало одной здоровущей урной, никогда не опорожняющейся, т. к. дворников на площади Пушкина нет.
Обычно такие места называют клоакой.
Тем не менее, каждый вечер сюда со всего города стекается невероятное количество юношей и девушек. Это место — не только клоака. Это место встреч. Парни и особенно девицы выглядят нарядно. Они сидят на бортах прямоугольной урны и пьют пиво, которое, кстати, купить не так просто, поскольку на площади, на удивление, очень мало предприятий торговли пивом. Чем ближе к ночи, тем молодого народу становится всё больше. И, наконец, часам к двенадцати этот народ превращается в колонию шевелящихся червей, принявшую форму площади. Люди копошатся, пьют, дерутся, писают и какают, совокупляются, мусорят и блюют на очень ограниченном пространстве. Всё в одном месте, укрытом отравленным за день воздухом, которому нет выхода из ямы. И только луч рассвета, отскочивший от золотого купола, пинцетным уколом разваливает колонию опять на отдельных людей, решивших пойти поспать.