В данном случае имя автора следует читать с заголовком одним предложением через запятую, вот так — «Владимир Рахманьков, только не порите чуши». Это и есть полное название текста, приведенного ниже.
***
Сначала спилили аллею, посаженную в Иванове в честь 30-летия Победы. Потом в Тейкове – такую же. В Иванове отличились мэрия и ДСК. В Тейкове – ивановское отделение Северной железной дороги. Один мой хороший знакомый, любящий выражаться ёмко, сказал: они что, говна наелись. Не вопросительно сказал, а утвердительно.
Ни единый представитель власти не произнес ни полслова по этому поводу. Ни губернатор, ни Законодательное собрание, ни местные думы (кроме тейковских властей), ни прокуратура, ни милиция, ни партии, ни федеральный инспектор, ни областной Совет ветеранов, ни депутаты Госдумы. Все заняты увлекательной игрой «Кто хочет стать губернатором». Только ивановские СМИ, молодцы, почти все об этом сказали, и суть их речей, в общем-то, сводится к ёмкому выражению моего приятеля. Позволю себе подвести некую черту под произошедшим.
***
Есть множество объяснений произошедшего. И каждое небеспочвенно.
1. Да кому нужны эти деревья. Все уж давно позабыли, в честь чего они посажены. И вообще, в этих аллеях бомжи живут.
2. Лучше на этом месте дом построить для людей.
3. Совет ветеранов промолчал, потому что городские власти пообещали ему квартиры в доме, который построят для людей.
4. Деревья сгнили и угрожают безопасности железнодорожного и пешеходного движения.
5. А никто и не знал, что аллеи — в честь 30-летия. Но раз уж так получилось, посадим в другом месте.
6. И вовсе это не к юбилею Победы было посажено, а к юбилею ВЛКСМ. А потом переименовали, чтоб не париться к 30-летию с еще одной посадкой
7. СМИ напрасно скандал раздувают — кого сейчас волнует эта аллея по большому-то счету…
***
Вот по большому счёту и следует спросить с тех, кто пилил. Потому что все эти объяснения не годятся ни к черту и потому что никому не позволено устраивать пляски на костях десятков миллионов, заплативших жизнью за Победу всего-то 60 лет назад. Даже если эти недожитые жизни символизируют давно заброшенные аллеи.
А поскольку ни губернатор, ни прокуратура, ни депутаты, ни партии, ни милиция спрашивать ни по большому счету, ни по малому не собираются, то придётся спросить мне.
Полагаю, публичная порка мэра Иванова Александра Грошева, главного виновника позора, подойдет.
***
К устроителю порки, Владимиру Рахманькову, аж за месяц до судного дня потянулись рекламисты. Право разместить рекламные щиты по периметру места действия выиграла фирма «Иваново-Реклама» во главе с Романом Ефремовым, предложившая самый хороший проект устройства трибун для почитаемых горожан, лобного места и трех больших мониторов, на которых будет показан акт возмездия в режиме реального времени для простолюдинов, которым отведены стоячие места позади и по бокам трибун для почитаемых горожан. Обустройство и стало формой оплаты за право размещения рекламных щитов.
Изначально всю рекламную площадь у Ефремова пытался скупить бывший мэр Иванова Валерий Троеглазов и исписать щиты непристойностями в адрес наказуемого. Но победила толерантность в подходе ко столь щекотливому вопросу, и было решено ограничиться традиционной рекламой ведущих ивановских фирм: магазинов «Луч» и «Восток», операторов сотовой связи, ресторана «Шеш-беш» и т. д. «Луч» в данном случае предпочел только слегка изменить свой слоган — на «ЛУЧше без нас», СМАРТСу и менять ничего не пришлось — «Вы платите только за вызов», а «Восток» и «Шеш-беш» чуть не передрались за очень им обоим подходящую к случаю знаменитую фразочку «Как в Турции!», но потом помирились, и «Шеш-беш» оставил свою обычную — «Бросьте кости».
Некоторая заминка вышла с получением разрешения на проведение акции, поскольку его по правилам должен был подписать сам мэр, а он ни в какую не хотел подписывать разрешения на собственную порку, несмотря на многочисленные делегации правозащитников, ходивших к Грошеву в кабинет и уговаривавших его исполнить хотя бы эту свою обязанность. Не стал подписывать разрешения и первый заместитель мэра Сергей Бразер. Испугался. Тогда пошли к председателю городской думы Извилю Салихову, и тот подмахнул разрешение не раздумывая: «Мэра пороть? Да пожалуйста». Местом проведения порки была избрана, конечно, площадь Революции.
Было много споров об орудии порки. Предлагались нагайка (казацкий вариант), шпицрутены (вариант Павла Первого) и розги (русский народный вариант). Победили розги, потому что «русский народный» и потому что розги наименее болезненны, а значит — наиболее гуманны. Мы ж не варвары. Почетным поставщиком розог стал депутат Законодательного собрания области Андрей Кабанов, поскольку он возглавляет ОГУП «Ивлеспром», а где ж еще прикажите брать хорошую, качественную розгу, как не в «Леспроме». Кабанов, надо отдать ему должное, подошел к почетной обязанности со всей ответственностью и заготовил отменных березовых и ивовых розог такое количество, что теперь их хватит на все ивановские власти всех ветвей и уровней. Только пори. Также «Леспром» сделал два замечательных ольховых корытца (основное и запасное — на случай непредвиденных обстоятельств) для крутого рассола, в котором следует мочить розги непосредственно перед поркой, и изумительной резьбы подставку для пучка розог, которые в виде букета будут выставлены на эшафоте в момент экзекуции.
За палачом обратились, конечно, в УИН. Из пяти отборнейших (косая сажень в плечах, молодцеватый взгляд, выправка, светло-русые волосы) старших сержантов, представленных на суд специальной комиссии начальником управления Владимиром Павловым, был выбран самый отборный. Не в последнюю очередь из-за фамилии Алтынов. Выбрали и запасного палача.
Специальный костюм палачу шили в ателье Натальи Плехановой. Вышло очень стильно, но и в соответствии с традициями — атласная малиновая просторная рубаха, черные, атласные же штаны, заправленные в красные сафьяновые сапожки на небольшом каблуке. Щеголь, да и только. Заодно уж сшили и позорную одежду для казнимого — балахон из серой мешковины и такой же колпак. Не забыли на балахоне, вдоль позвоночника и вплоть до задницы сделать перфорацию, чтобы палач в нужный момент мог эффектно разорвать его на спине осужденного на глазах у публики.
За пару недель до казни Алтынов приступил к ежедневным тренировкам. Он стегал бревно, мешок с соломой, свинью и даже добровольца, которому на спину надели щиток из толстенной кожи. Он стегал правой рукой и левой рукой. С оттягом и без оттяга. С большим размахом и почти без размаха, как умел бить по шайбе Валерий Харламов. С рисунком розгой в воздухе и без рисунка. Со свистом розгой и без свиста. С кряканьем горлом и без кряканья. В общем, наловчился преизрядно. Еще бы! Ведь Ефремов обещал ему премию, если публика будет довольна.
Билеты, распространявшиеся через кассу цирка, расхватали в один день, несмотря на чудовищные цены (1000 руб. за стоячее место), и даже до начала рекламной кампании, которую по этой причине быстренько свернули. Вышли только небольшие объявления в газетах, заказанные заранее (не публиковал только «Рабочий край»). Выпустили дополнительный тираж билетов, переосмыслив вместимость площади Революции, но и этот тираж не пробыл в кассах и половины дня.
За три дня до действа вдруг вспомнили, что надобны позорные дроги. Помчались на ипподром «РИАТа», но там оказались только очень выхоленные лошади, а нужен был ледащий одр, какового совершенно случайно нашли в одном давно прогоревшем колхозе Пестяковского района и купили в спешке по цене рысака. Но Ефремов, раззадорившись, горя глазами и чуя прибыль от тиражирования лицензионной записи казни, махнул одра не глядя. Сами дроги построил в авральном порядке тот же «Леспром». Несмотря на аврал, получилось очень недурно, главное, с заунывным скрипом, который вышел непреднамеренно, но очень кстати и в жилу, и которого при пробном прогоне очень испугался одр и стал лягать воздух, обильно обгадив брусчатку площади Революции. Потом привык.
Всю ночь перед казнью, как и положено во многократно описанной великими мастерами сцене, во мраке, едва-едва побеждаемом парой фонарей, прилаженных к памятнику борцам революции (к головам того и другого) и раскачиваемых порывами ветра, гробово стучали молотки плотников, возводящих эшафот. Дул пронизывающий ветер. Лило, как из ведра. Фонари раскачивались, и в их колеблющемся свете каменные борцы, казалось, корчили гнусные рожи, точно это нечисть полезла из преисподней. Мороз продирал по коже припозднившегося прохожего, он плотнее кутался в плащ и прибавлял шагу. И лишь три окна в темной глыбе здания мэрии, возвышающейся над скорбным трудом плотников, лишь три испуганных окна в четвертом этаже горели.
Это не спал мэр.
Ровно в восемь утра назначенного воскресного дня Алтынов при полном параде и в сопровождении эскорта из десяти бравых милиционеров гренадерского роста вошел в кабинет мэра. Электричество все горело, хотя давно рассвело. В дальнем красном углу, на коленях, спиной к вошедшим стоял Александр Грошев и молился на портрет Путина. Путин смотрел на молящегося сверху вниз, кривя свою обычную бесовскую полуулыбку. Алтынов, мягко ступая сапожками по ковровой дорожке, подошел к мэру, положил ему руку на плечо и сказал ласково, но твердо: «Пора». Мэр повернул к нему заплаканное лицо. Алтынов протянул ему позорный балахон.
***
Публика потянулась к месту казни затемно. Шли семьями, вели детей, несли выпивку и закуску. Мальчишки и молодежь полезли на крыши домов, на деревья. На крышу налоговой инспекции пускали только за деньги. Люди вооружались биноклями и подзорными трубами. Два юноши чудесным образом смогли забраться при помощи альпинистского снаряжения на макушку обелиска, громоздящегося над борцами революции, еще один — на нарост того же обелиска, символизирующий то ли пламя, то ли знамя. Операторы многочисленных телекомпаний, включая CNN, ссорились из-за места, хотя все операторские места были давно распределены. А CNN еще и вертолет в Ясюнихе наняла, и теперь он кружил над площадью, отчаянно шумя и нарушая все правила полетов над населенными пунктами. Два кольца милиции и два кольца десантников 98-ой гвардейской дивизии с заметным усилием охраняли платные места от безбилетников, норовящих проникнуть в заветную зону то хитростью (по одиночке), то силой (толпой). Но милиционеры и солдаты справлялись и с теми, и с другими.
К восьми часам площадь и прилегающие улицы и проулки были полны народу, гам стоял невообразимый, многие уже были пьяны, кое-где случались драки за место или от разности взглядов на происходящее. Дождь кончился, в дырку тучи высунулся солнечный луч, заорал кот, которому наступили на хвост.
К половине девятого (а начало казни было назначено ровно на девять) по узкому проходу, с трудом очищенному от толпы охраной, к трибунам пошли именитые горожане, подвозимые лимузинами. Шествие отчасти напоминало дефиле кинозвезд на открытии какого-нибудь фестиваля. Только свист и выкрики народа имели скорее неодобрительный, чем приветливый тон. Прошел губернатор в бабочке и под руку со своим заместителем Верой Добролюбовой. Она была в очень широкополой черной шляпке, совсем скрывавшей лицо. Прошел прокурор в лампасах и с улыбающейся женой. Опять заорал кот. Прошел начальник милиции в орденах. Прошел депутат Госдумы Бабич в приподнятом настроении и пытаясь заговаривать с первыми рядами зевак. Его вяло и не очень злобно посылали. Прошел федеральный инспектор в унынии…
***
За неделю до казни федеральный инспектор Валерий Можжухин по просьбе губернатора Владимира Тихонова собрал у себя все областное начальство на совет, дабы снестись с Кремлем, решить, что делать в возникшей непростой ситуации и выработать стратегию поведения, чтоб не уронить авторитет власти, но и не обидеть народ.
— Это совершенно невозможно допустить, это не лезет ни в какие ворота, это просто немыслимо! Это дискредитация всей власти. Пороть главу города! Избранного всенародно, — кипятился председатель областного арбитражного суда.
— Народ избрал, народ теперь и порет, — флегматично возражал прокурор.
— Вы на что это намекаете, вы, это, бросьте Ваши шуточки, в своем кабинете шутите, — гаркнул губернатор.
— Ой, Владимир Ильич, что Вы, право, обижаетесь по пустякам. Скоро вы перестанете быть всенародно избранным, — примирительно сказал федеральный инспектор. А председатель Законодательного собрания тихо, но внятно добавил:
— А может и губернатором…
— Тогда уж точно не выпорют, — совсем развеселился прокурор. Губернаторская лысина побагровела, но политичнейший федеральный инспектор вовремя свернул беседу на более важное направление:
— Я сообщил в администрацию президента об инциденте с прецедентом. Сегодня утром оттуда пришла шифрограмма, позвольте зачитать, — Можжухин извлек из папки с ярлычком «Особо важное» бумажку и прочитал без выражения: «Только не порите чуши». Вот. Это всё.
— Ну и прекрасно, — тут же переменил свое мнение председатель арбитражного суда, — во-первых, не мы порем, во-вторых, чуши вообще никто не порет. Собираются пороть мэра, а не чушь. А мэр, это совсем не чушь, это всенародно избранный глава города. Областного центра, между прочим. Выходит, Кремль разрешает порку. Так что, пусть порют.
— Распоряжение не совсем ясное, я бы даже сказал, туманное, — усомнился начальник милиции, — можно понять и так, что Кремль распорядился перепороть для примера и назидания многих, если не всех замешанных в деле. Всех, кроме чуши. А дело-то ведь тонкое и политическое. Все-таки 60-летие Победы на носу. Мэру-то, конечно, пусть всыплют, но ведь и мы не должны остаться в стороне. А то тот же Рахманьков возьмет да и сравнит нас с какими-нибудь прибалтийскими фашистиками. И пойдет гулять по интернету. А ежели пороть всех, так надо провести розыскные мероприятия, задержание, следствие. А дело для нас новое. Хотелось бы послушать судью, прокурора…
— Пороть всех, кроме чуши, где ж тогда порольщиков взять, — неопределенно высказался председатель облсуда.
— Сами ж говорите, что распоряжение туманное. Значит, на туман не обращаем внимания, а исполняем только то, что ясно и понятно — мэра порем, чушь не порем, — бодро ответил прокурор. Он вообще был сегодня в боевом настроении, поскольку еще с вечера проболтался жене о теме нынешнего заседания, и та в ультимативной форме потребовала сделать все, чтоб казнь состоялась. Ей очень хотелось взглянуть. И побыть, так сказать, в центре событий, обещающих стать уникальными. А жена прокурора была дама светская и, к тому же, ей надоели сериалы.
— Э, нет, — возразил губернатор, — кремлевский туман, это вам не туман на лужку, березки да коровки. Это большая политика. Не попросить ли нам Законодательное собрание дать оценку событиям, — и губернатор промокнул лысину, с которой уж схлынула бордовость, белейшим носовым платочком, — их ведь хлебом не корми, а дай только свое мнение куда-нибудь всунуть.
— Не успеем внеочередное пленарное организовать, не будет кворума, — очень уверенно, точно уж заготовил, сообщил председатель Собрания, — да и наше дело — сторона. «Единая Россия», как вы знаете, в оппозиции к нынешним областным властям, но и порку, как акт негуманный и средневековый, одобрить не может. Как не может заниматься толкованиями шифрограммы.
— А что же ваш видный член Ефремов в главных устроителях?
— В главных устроителях Рахманьков. А для Ефремова это просто бизнес. Ничего личного. И ничего, имеющего отношение к партии.
— Господа, подвожу итог, — объявил инспектор, — устроителям акции не мешаем. Обеспечиваем порядок. Кремль я больше тревожить не буду, полагаю, они держат ситуацию на контроле. Если будут дополнительные указания, я вас соберу еще раз. Попрошу на этой неделе из области не отлучаться. Всем спасибо.
С тем и разошлись. Но у Можжухина на душе скребли кошки. В том самом месте, где они скребли, на самой глубине, ныло расцарапанное чувство согласия с губернатором — кремлевский туман, это не просто туман. Официально беспокоить еще раз Москву он, действительно, так и не рискнул, но созвонился со знакомыми, близкими к первому лицу администрации еще более первого лица. Знакомые тройку дней молчали, а потом «исключительно из соображений дружбы и гуманности» донесли до несчастного инспектора высочайшее мнение: «Пороть, но без рукоприкладства». Можжухин ни черта не разобрал в еще более сгустившемся тумане, впал в уныние, в котором теперь и шел к трибунам, удобно устроенным полукольцом вокруг эшафота.
***
Эшафот воздвигли справа от борцов революции, в два человеческих роста высотой — так, чтоб происходящее на помосте было видно даже издалека, и весь задрапировали крепом (поставщик — текстильный холдинг «L» Аркадия Златкина). Только лесенку, ведущую на помост (весьма крутую и с перилами только с одной стороны), устлали кроваво-красной дорожкой, заканчивающейся у плахи, которая находилась ровно в центре помоста и была сымпровизирована, т. е. представляла собою низкий широкий стол, чуть наклоненный к почтенной публике для удобства обзора и снабженный четырьмя прочно приколоченными ремнями для фиксации конечностей казнимого, а то вдруг он начнет брыкаться и испортит картину. У плахи же располагались корытце с крутым рассолом и резная подставка с букетом розог. И всё. Строго, аскетично, но красиво.
Ровно без двадцати минут девять устроитель казни Рахманьков (облаченный во взятую напрокат в свадебном салоне черную фрачную пару, в коей он походил на пингвина, но торжественного пингвина, можно сказать, императорского) подошел к микрофону, расположенному перед лобным местом, и, заметно волнуясь, объявил: «Дамы и господа! Казнь начинается!».
***
Сначала на роль ведущего всего представления хотели нанять профессионального актера, но актеры оказались очень напуганными властями и отказались. Как изменилась актерская профессия со времен Шекспира! Тогда фигляры только и делали, что прохаживались сальной шуточкой по королям, пэрам и судьям, таскаясь туда-сюда по стране и смеша народ. Теперь они считают, что фиглярское искусство состоит в чем-то ином, независящем от смеха народа, но очень зависящем от благосклонности государства. Как это грустно.
Потом думали нанять судью. Заодно бы и обвинительную речь написал. Но вовремя спохватились, что в Иванове нет ни единого непродажного судьи (как, вероятно, и во всей стране), а значит, судью могут перекупить люди мэра. И ни единого красноречивого нет, поскольку судейское косноязычие происходит от судейской продажности — справедливый приговор трудно вынести, но легко огласить, и наоборот.
Потом рассматривали вариант с dj-ями из радио. Но dj-и только чушь и порют, в чем и состоит их профессионализм. От такой работы, говорят, человек становится стопроцентной чушкой за полтора-два года. К тому же до Рахманькова через Ефремова уже дошел слушок о содержании шифрограммы.
В итоге Рахманькову пришлось идти в свадебный салон за фрачной парой.
И самому корпеть над обвинительной речью.
***
Как только усилители звука разнесли по площади: «Казнь начинается», установилась тишина и к выходу из мэрии, заунывно скрипя, подъехали позорные дроги, запряженные одром и с мрачного вида кучером в цилиндре. (Цилиндр был взят без спросу в музыкальном театре, пока велись переговоры с актерами на роль ведущего, — и костюм Айзенштайна из «Летучей мыши» лишился важной детали). В остальном кучер был вполне современен — джинсовый костюм не первой молодости и новейшие ослепительные кроссовки всех цветов радуги, купленные кучером специально ко дню казни на собственные средства, исходя из собственных взглядов на эстетику экзекуций.
Стеклянные двери мэрии распахнулись, и Алтынов в сопровождении милицейского эскорта, полыхая на легком ветерке малиновой рубахой, вывел Грошева в грубой мешковине. Мэр путался в полах своего одеяния и, кажется, плохо осознавал, что происходит. Алтынов под локоток подсадил его в дроги, на высокую лавочку без спинки, а сам вскочил на подножку и приказал кучеру: «Пшёл!». Кучер несильно шлепнул одра кнутом по рёбрам, одр пукнул, опять заорал где-то кот, и дроги тронулись. Их путь лежал вокруг площади, объехать которую полагалось по сценарию непременно, несмотря на количество зрителей. Спереди, по бокам и сзади дроги сопровождали шесть конных милиционеров, расчищая путь. Все на белых сытых лошадях.
Мэр покачивался на неудобной лавочке. Ему приходилось довольно крепко за нее держаться, чтоб сохранить равновесие. Выражение лица казнимого оставалось тупым и отстраненным. Толпа, поначалу молча наблюдавшая за движением кавалькады, чуть позже начала гудеть все сильнее и сильнее. Потом послышались оскорбления в адрес мэра, причем больше орали про тарифы, чем про спиленные аллеи. На самом деле, про аллеи ничего не было слышно. Потом в мэра полетела всякая дрянь: огрызки, жестяные банки и прочие не очень жесткие предметы (к счастью, на дальних подступах к площади милиция, зная своё дело, изымала напитки в стеклянной посуде). Среди дряни на путь дрог упало и несколько цветов — от милосердных и сочувствующих.
Когда одр, крякая и пыхтя, уж почти завершил круг и стал проходить мимо трибун для почитаемых горожан, стрельба дрянью задела и их. Некоторые очевидцы потом утверждали даже, что стрельба и вовсе переключилась с мэра на трибуны. Да так активно, что пешей милиции пришлось немного поработать дубинками, что, в свою очередь, вызвало некоторую давку и пару-тройку обмороков. Но дроги, наконец, остановились у лесенки на эшафот, и публика опять успокоилась.
Алтынов также под локоток ссадил Грошева. К казнимому подошел поп Зосима исповедать, протянул крест к лицу мэра, но у того, наконец, прошло отупение, он оттолкнул попа, буркнул: «Я уже исповедался сегодня» и стал энергично взбираться по лесенке, застав Алтынова врасплох. Пока палач его догнал, схватил в охапку и стал (не без помощи свиты) прикручивать ремнями к плахе, Грошев успел с эшафота крикнуть в толпу: «Это всё клевета, это всё клеветники…», чем и сорвал аплодисменты.
Далее всё заглушили громкоговорители. Это Рахманьков начал читать обвинительный приговор, который и был приведен в начале сего повествования (от слов «сначала спилили аллею» и до слов «полагаю, порка подойдет» всё воспроизведено в точности так, как было сказано). Речь неоднократно прерывалась продолжительными овациями, начавшимися почти сразу — при произнесении фразы «говна наелись». И под конец они перешли в сплошной одобрительный вой. Местами стали зажигать файеры, хлопать петардами и запускать шутихи. Только чистая публика на трибунах хранила молчание и как-то равномерно и сообща (кроме Бабича) мрачнела.
Переждав основной шум пингвиноподобный Рахманьков воздел руку, зная по книжкам, что такой жест должен водворить окончательную тишину. Тишина не водворилась, но динамики были сильнее жеста и донесли до собравшихся главное: «Именем горожан славного города Иванова мэр Александр Васильевич Грошев приговорён к двадцати шести ударам розгами по спине, по числу спиленных деревьев».
Тут даже вертолет с СNN-щиками перестал грохотать (но не упал), отчего тишина на огромной площади стала оглушительной. Вера Добролюбова сказала «О-о-о» и лишилась чувств, но губернатор этого не заметил. Мэр молча и непродолжительно задергался на столе-плахе, пытаясь высвободиться. Алтынов с треском разорвал у него на спине мешковину, до самой задницы. Бабич криво ухмыльнулся. Из молчаливого вертолёта тихими гигантскими молями выпорхнули листовки «За Ивановскую область без Тихонова». Рахманьков зло посмотрел на Ефремова. Тот отвернулся. Федеральный инспектор поймал листовку и нервно порвал не читая. Гигантские мониторы прекратили крутить рекламу и показали обнаженную спину крупным планом. Алтынов перекрестился, вынул из букета самую длинную розгу и опустил ее в рассол…