Черный и не очень опрятный «Опель Фронтера» средних лет не торопясь проехал по центральной аллее парка, вздымая за собой свежайший и белейший снег и перемешивая его в легком морозце с прозрачным серо-голубым выхлопом — удивительный по вкусу коктейль раннего и чуть солнечного (в этакой дымке, что делает солнце и снег не ослепительными) утра на небойкой дороге. «Опель» уперся в стоянку, дальше которой по аллее ехать запрещалось правилами парка, разворачиваясь, оставил дружные в своей геометрии дуги следов протектора по уже слегка подернувшейся после лопаты дворника пустынной площадке и испустил финальный выхлоп. Парк опять погрузился в строгую тишину, в общем-то, не сильно обиженную хорошим двигателем машины, погрузился по самые макушки корабельных сосен. В строгую, черно-белую, гравюрную тишину и неподвижность начала декабря, подчеркнутую меланхолическим падением очень редких снежинок. Они берутся неизвестно откуда, просто из пространства, — ведь на небе ни облачка, только эта жемчужная дымка, по которой даже слишком четко прорисованы вершины сосен.
Минуты две, а может даже и больше автомобиль и его невидимые за затемненными стеклами обитатели никак не тревожили пейзаж, будто намереваясь стать его необходимым элементом по истечении необходимого времени. Эта пауза, пожалуй, могла бы и испугать какого-нибудь случайного нервного наблюдателя, но наблюдателя не случилось. В такую рань в парке, несмотря на выходной, никого не было, кроме сторожа, который сладко дремал уже час в своей комнатушке при павильоне игровых автоматов, притомившись после очистки парковочной площадки и ста похмельно-умиротворяющих грамм «водочки с морозца», которые предусмотрительно задержались в бутылке «Князь Шуйский» с вечера.
Но вот водительская дверь «Опеля» с приятным щелчком, свойственным хорошей немецкой продукции, отворилась, и черно-белая гармония зимнего паркового утра была сразу обрушена ярко-красной ногой, вытянувшейся из машины, как вытягивается, чтобы изведать неизведанное, трепетный язык все ожидаемого зрителем, но никак не являющегося чудища из больше смешного, чем страшного фильма ужасов. Впрочем, владелец ноги не стал тянуть нервы несуществующего наблюдателя и сразу вслед за ногой явился в пейзаж весь — весь красный, как и нога, весь облаченный в лыжный костюм и шапочку фирмы «Адидас», но в очках с тонкой металлической оправой, с брюшком мячиком и в обычных, не лыжных зимних ботинках, черных и (в комплекте с красным костюмом) анекдотичных.
Этот гражданин средних, как и его «Опель», лет с видимым блаженством зажмурился, подставил лицо низкому дымчатому солнцу, потом вдохнул так глубоко, что грудь по выпяченности уравнялась с животиком, и сказал: «Па-а-а», выпустив облачко пара. Потом он бесцельно потоптался, активно портя следами равномерную подернутость стоянки, и полез в заднюю дверь, оставив в черно-белом парке красный круглый зад.
Очевидно, что гражданин был один.
Он вытянул из «Опеля» столь же яркие, как и сам, только темнее, почти пурпурные лыжи «Россигнол» с уже закрепленными на них ботинками. За лыжами явились и палки, черные, с желтейшими лапками. И все манипуляции, проделываемые гражданином с этим лыжным оборудованием как бы скользили по поверхности пейзажа. Гражданин не мог погрузиться в зимнее утро из-за своей химической сочности. Но он попробует это сделать, у него есть время и есть нестандартные ходы…
Первый нестандартный ход. Гражданин сунул лыжи задниками под автомобиль таким образом, что лыжные ботинки оказались под подножкой водительской двери, уселся боком к рулю и стал переобуваться. То есть, он так и не вынул лыжных ботинок из креплений, хотя их устройство было современным и удобным — пихнул ногу в механизм и «щелк», приятный звук качественной продукции сигнализирует о готовности к старту. Тем не менее, владелец механизма предпочел, кряхтя, бороться с брюшком за шнуровку ботинок, уже защелкнутых механизмом. Возможно, так он разогревал мышцы.
Чтобы добраться до хорошо припудренной за ночь легким снегом лыжни, красному лыжнику нужно было лишь пересечь стоянку. Лыжня первые несколько сот метров шла вдоль аллеи и была удивительно хороша. Недавняя оттепель сделала ее ледяной, а величину припудренности будто отмерял добрый и заботливый устроитель олимпийских игр, — и скольжению не мешает, и лыжи не стреляют. По такой лыжне не бежишь, а без всяких усилий перемещаешься в благосклонном и торжественном пространстве зимнего леса. И можно не заметить, что уже смеркается, а ты еще не повернул назад, а назад — это километров пятнадцать…
Но лыжник сначала совсем не ощутил прелести и легкости лыжни. Его два раза вывела из равновесия еще площадка стоянки, которую он преодолел неловко, семеня и заступая лыжей на лыжу. Он водрузился в уверенную устойчивость желобов лыжни, уже запыхавшись. Потом толкнулся излишне сильно, надеясь отдохнуть в скольжении под едва чувствуемый уклон, и чуть не упал. Потом почувствовал слабость под коленками, как человек, давно не занимавшийся физкультурой. От этой слабости и дыхание сбилось, во рту обнаружился медный привкус, и гражданин был вынужден остановиться, опять зажмурился и опять подставил лицо солнцу…
Второй нестандартный ход. Красный гражданин открыл глаза, обнаружил, что на такое солнце можно глядеть и совсем не щурясь и вдруг постучал себя костяшками пальцев по сердцу. Сердце отозвалось глухим металлическим звуком. Лыжник опять сказал: «Па-а-а», выпустив облачко пара, толкнулся не так сильно, как в первый раз, и побежал все уверенней и уверенней. Тело начало вспоминать позабытые тренировки в детской спортивной школе и вспомнило почти все, и вспомнило бы все, если б не животик, но полностью и не надо было. Началось блаженное, почти без усилий перемещение в торжественном пространстве зимнего леса. Мысли кончились. В уголках глаз, противоположных слезам, накапливалось черно-белое морозное великолепие. Носа лыж где-то под мячиком брюшка попеременно вспарывали белизну двумя пурпурными ножами. И этот химический пурпур уже не казался инородным. Лыжник все повторял свое: «Па-а-а» всякий раз, как толкался двумя палками сразу. Облачко, произведенное этим «па-а-а», висело долго, пока красная спина не скроется за очередным поворотом лыжни.
Совершенно неожиданно для себя лыжник выехал на утоптанную площадочку с пожилой дамой посредине. Дама была в шерстяном лыжном костюме советских времен, с такими швами-бугорками вдоль переда каждой штанины. И на деревянных, сильно поцарапанных лыжах «Быстрица». Рядом торчали воткнутые в снег бамбуковые палки с огромными кольцами. От изумления — он давно уж ощущал себя беспредельно одиноким и от того беспредельно счастливым в этом перемещающемся назад в такт ходу его лыж зимнем благолепии — лыжник чуть не упал, но удержался и, ловя еще равновесие, брякнул нелепость: «Здрасьте, а Вы откуда?». Дама улыбнулась, молча показала на другую лыжню, впадающую в площадку, и, дождавшись, когда гражданин средних лет приобретет полную устойчивость, заговорила: «Я сегодня пшена взяла. Его больше московки любят. А снегири редко, очень редко прилетают. Я им гречку приношу. Но редко можно их дождаться. Возьмите, если хотите. Они к Вам на руку сядут. Только стойте спокойно». И пожилая дама протянула ему горсть с пшеном.
«Нет, спасибо», — красный лыжник смотрел на реденькую елку, рядом с которой стояла его собеседница. Елка, как на Новый год, вся была увешана разнообразными по исполнению коробочками-кормушками из-под молока «Домик в деревне», и апельсинового сока «Рич», и томатного сока «Добрый». И еще висела на черных ниточках крышка от коробки конфет. Эта коробка болталась довольно высоко, и ее очень ярко раскрашенное дно (когда-то бывшее лицом коробки) было хорошо видно. Во всех кормушках насыпаны подсолнечные и тыквенные семечки, и всякие крупы. Где много, где уже мало, но везде вперемешку с ядрышками помета маленьких птичек, носившихся вокруг елки в изобилии. «Как красиво, такая яркая пестрота на черно-белом», — подумал лыжник, сказал: «До свидания» и побежал дальше. «Как красиво, ярко-красное на черно-белом», — подумала пожилая дама, глядя ему вслед. Очередная синица царапнула лапками ее ладонь и склюнула несколько крупинок.
Наконец, лыжник почувствовал, что утомился и решил устроить привал перед возвращением обратно. Он убежал далеко, парк давно сменился лесом, еще более торжественным и тихим. Гражданин средних лет в третий раз зажмурился, подставляя солнцу лицо, потом отыскал взглядом упавший удобно для сиденья ствол, лежащий недалеко от лыжни, и пошел к нему по целине, слегка задирая носа своих «Россигнол». Он обмахнул ствол от снега и стал топтаться, заводя задки лыж под дерево, как недавно засовывал их под «Опель». Еще не садясь, дотянулся до ближайшей еловой лапы, довольно долго пытался ее отломить, но не отломил и потому положил на ствол перчатки, чтоб зад не замерз очень быстро, и, наконец, уселся. Ушедшие от бега и благолепия куда-то за спину мысли, замещенные на время прогулки некими ошметками то ли воспоминаний, то ли мечтаний, возвращались. И это было неприятно.
Лыжник тут же вспомнил, что потому и достал из кладовки купленные три года назад лыжи, что ему так надоела суета его среднего предпринимательства. Вот уже десять лет как он все плавает, как в глицерине, в своем желании поймать тот момент, когда предпринимательство поедет само по проложенным в будущее рельсам, а оно все не едет. И он уж позабыл, почему оно не ехало лет пять назад, но сейчас не едет, потому что партнеры как сговорились и не оплачивают сразу три его счета. Крупных для него счета. А Новый год на носу. И жена опять талдычит о деньгах. И все это продолжается уже десять лет. И через год он забудет, почему не мог встать на рельсы сейчас, но и через год ведь не будет никаких рельсов…
Ворона как каркнет где-то рядом! Он ее увидел сразу. Она сидела через десяток веток вверх от той, которую он пытался отломить. И смотрела на лыжника черным глазом. Лыжник костяшками пальцев стукнул себя в сердце. Сердце железно стукнуло в ответ. Гражданин средних лет потянул из внутреннего кармана лыжной куртки плоскую фляжку с коньяком. Изначально он не собирался пить, прежде чем не вернется домой. Он просто вспомнил, как давным-давно они ходили на лыжах с друзьями. С друзьями еще по школьной секции. И брали чуть-чуть коньяку. «Для сугреву». Теперь он решил выпить.
Ворона каркнула еще раз. Лыжник пожалел, что не взял у пожилой дамы пшена, а потом задумался: едят ли вороны пшено. Наверное, едят. Вороны должны есть все. Как люди. Она еще каркнула, и он увидел, как из клюва вылетело облачко пара. Как у него. Как у человека.
Третий нестандартный ход. Красный лыжник допил коньяк и зачерпнул рукой снег. Снег в руке не таял.
Потом, вернувшись домой, гражданин средних лет сказал жене: «Ты знаешь, я взял снег рукой, а он не растаял. Это удивительно». Жена ответила: «Просто ты очень замерз. Надо было нам вместе поехать. Я бы согрела тебе руки».
Днем в выходной по этой лыжне катается много людей. Некоторые любители нарезают туда-сюда по несколько раз. Так что обнаружилось быстро, что засидевшийся недалеко от лыжни человек в красном — на самом деле труп.