Глава первая. Концептуальное обоснование необходимости убийства.
Внимательный зритель уже давно, почти с самого начала представления, понял, что его следует убить. Слишком узнаваема из курса истории и слишком навязчива в современности эта мышиная мордочка со злобным взглядом – собирательный образ из всех известных фюреров от Тиберия и до Дудаева. Преследует даже в сортире, вызывая наследственный страх, которого, казалось, никогда и не было.
Впрочем, сюжет закручен лихо, а невнимательных зрителей, как всегда, значительно больше. Могут даже, пожалуй, обеспечить конституционное большинство (дополнительный повод к убийству). Потому сам акт предупреждения длительности и последствий его существования вряд ли случится до марта, с этим соглашаются и внимательные.
Чем позже случится то, что непременно случится, тем оглушительней будет финал, потому что чем дальше, тем сильней концентрация интереса вокруг одной персоны или одного персонажа – вокруг него. Весь вопрос в том, кого следует убить, персону или персонаж? Выдвинем тезис, возможно и спорный, о том, что для внимательных он персонаж, а для невнимательных – персона. Вот несколько наблюдений в пользу такого тезиса.
Невнимательные с неприличием, свойственным всякому конституционному большинству всякой исторической эпохи, кинулись к праху у его ног – облобызать. Сам по себе прах – вещь невкусная и неполезная. Но тысячелетний опыт конституционного большинства говорит о полезности ритуала. Для лобызающего. В ближайшей его частной перспективе. Опыт врать не будет, тем более такой древний. Уже долобызались до возведения оберполицеймейстера в думские гласные. И, разумеется, до низведения думы до соответствующего ранга. Древний опыт знает кучу аналогов, имеющих гадкое продолжение. Они и подтверждают первую половину тезиса.
Внимательные не ходили на предварительное (пробное) лобызание вообще, а некоторые даже высказались против исполнения ритуала. Хотя те, кто высказывался, скорее всего, представляют переходную форму – от невнимательных к внимательным. Он им не нравятся, но они полагают его персоной и предпринимают шаги в согласии со своим умозаключением. От таких можно ожидать, спаси Господи, и убийства в виде физического устранения персоны, что противоречит заповедям Христовым и выводам многих больших умов по известной дилемме «цель — средства». Здесь вся надежда на то, что настоящие буйные все поражены в правах в связи с болезнью (которая, кстати, весной обостряется), да на секьюрити, несомненно, самых лучших в мире.
Зато нехождение на исполнение ритуала, массовое, между прочим, — это как раз и есть наблюдение со стороны. За персонажем. Такие наблюдатели получат массу удовольствия от убийства персонажа в финале. Например, так: из лошадиного черепа выползает калифорнийская гадюка, превращается на глазах у изумленных его телохранителей в красавицу с загероиненными глазами Умы Турман, выхватывает из воздуха самурайский меч и – тяп ему по шейному позвонку взмахом, невидимым даже в замедленном варианте (это восторженные зрители криками «шайбу-шайбу» требовали повтора эпизода). Катящаяся голова на переднем плане – мышиная мордочка вверх-вниз, вверх-вниз. А из шеи еще стоящего трупа алый сочный фонтан высотой с йеллоустоунский гейзер, и приятный теплый дождь – на публику.
Глава вторая. Ante scriptum.
Если ты собрался изнасиловать спящую красавицу, так не лезь к ней сначала с поцелуями. Сказано же в сказке, что от поцелуя красавица может проснуться. А уж если она увидит после стольких-то лет летаргического ожидания, что на нее совсем не принц взобрался, то не пеняй на себя. Красавица ухватит тебя острыми зубками за нижнюю губу так сильно, как пит-буль не хватает. А анатомия твоя такова, что губа может оторваться вместе со всей глоткой. Кожа как носок снимется. Сонная артерия наружу – и привет.
Так что не лезь с поцелуями, если собрался насиловать. Сказки нужно знать лучше и верить им больше, чем историческому опыту.
Глава третья. Как трансформировать персону в персонаж.
Средства массовой информации любят его корыстно. Причем корысть заключается не столько в деньгах, сколько в самой возможности существования СМИ (имеются в виду, прежде всего, конечно главные казенные телеканалы). В этом заключается одновременно и трудность, и возможность трансформации персоны в персонаж.
Его предшественника любили бескорыстно. Значит, вернее всего, любовь была взаимной. Предшественник легко и с радостью стал персонажем и творчески поддерживал образ, набросанный вчерне еще в былинные времена прыжков с мостов. Питомец художественно-политических фантазий тысячного авторского коллектива, спаянного общей любовью к главному своему эпическому герою, он дирижировал иностранными военными оркестрами и пропивал целые мелкие страны, вроде Ирландии, давал воли «кто сколько унести сможет» и ругался на публике от души, а не по плану. В полной гармонии с лубком национального характера. Потому персонаж не был убит, а добровольно и с покаянием ушел с первой роли. В самое нужное по сценарию время. Многие зрительницы плакали вопреки многолетней антипатии собесовского (ударение на «е») происхождения. Второй в мировой истории добровольческий случай расставания с троном после Диоклетиана, императора тоже скорее легендарного, чем реального.
И это несмотря на очевидную ненависть конституционного большинства к персонажу предшественника, несмотря на малое количество портретов над чиновничьими затылками в сравнении с числом портретов преемника, несмотря на дешевую нефть и отсутствие желания залезть в чужой сортир. Следовательно, силу СМИ можно считать испытанной и эффективной в деле создания персонажа из политической персоны или, если угодно, из факта в идею. Т. е., в сторону, прямо противоположную курсу лекций Василия Ключевского. А то он, старина, все переживал, что идеи сильно искажаются при воплощении, не зная, к счастью для своего слабого сердца и сильной исторической концепции, о большевистском опыте претворения идей.
А с идеей справиться, право, так легко. Куда легче, чем со свершившимся фактом. Ее просто нужно пересмотреть. Как пересматриваешь фильм и видишь, что убийство персонажа пугает только в первый раз. И то, если оно достаточно неожиданно благодаря режиссерскому таланту. Так и любая идея при внимательном пересмотре не кажется такой уж неожиданной, умной и необходимой для воплощения. Она может оставаться просто красивой идеей, без воплощения. Как алый фонтан из шеи еще стоящего трупа.
Преемника журналисты бескорыстно не любят. Это заметно по прогрессирующей бездарности государственных СМИ и прогрессирующей осторожности негосударственных. Он не хочет становиться персонажем, уже являясь, между тем, клоном самых дурных персонажей истории, ставших персонажами, увы, только после смерти персон. Он не любит журналистов, во всяком случае, тех, кто задает неудобные вопросы. Не любит демонстративно. По всему видно, что взаимная нелюбовь должна нарастать одновременно с нарастанием его взаимной любви с конституционным большинством. Процесс приведет к точке полного отупения СМИ вроде ОРТ и точке максимальной осторожности СМИ вроде НТВ. После чего с неизбежностью попрут неосторожные СМИ, возможно, превращаясь из осторожных, возможно — новые. Не попереть они не смогут, потому что поцелуй был сделан раньше. Хотя бы в виде дружеского обмусоливания демократических возможностей Интернета.
Вот тогда-то и начнется превращение фюрероподобной персоны в персонажа «злобный немецкий тролль», страшного только на экране и на газетной страничке. Ведь похож же, правда? Просто нужно пересмотреть навязчивую идею. Ну а злобный тролль по определению должен быть изничтожен каким-нибудь храбрым рыцарем. Который, надо надеяться, случится раньше физиологической смерти персоны.
Глава четвертая. Храбрый рыцарь (древнегерманская баллада).
«Жил на свете рыцарь бедный, молчаливый и простой, с виду сумрачный и бледный, духом смелый и прямой. Он имел одно виденье, непостижное уму, — и глубоко впечатленье в сердце врезалось ему. С той поры, сгорев душою, он на женщин не смотрел и до гроба ни с одною молвить слова не хотел. Он себе на шею четки вместо шарфа навязал, и с лица стальной решетки ни пред кем не подымал. Местью полон, как любовью, верен дерзостной мечте, В. В. П. своею кровью начертал он на щите. И в снегах России дикой он нашел, кого искал, и, воскликнув грозным кликом, злого тролля искромсал… Возвратясь в свой замок дальный, жил он, строго заключен, все безмолвный, все печальный, как безумец умер он».
Эту древнегерманскую балладу известный русский публицист позапрошлого века записал со слов одной очень красивой, но несчастной женщины с удивительным именем Аглая. На самом деле подобных баллад средневековые трубадуры насочиняли очень даже много. Но русский публицист был удивительно прозорлив во всем, что касалось российского будущего. И только смысл приведенной баллады, вроде бы ни с того, ни с сего вставленной им в одно из своих самых нашумевших произведений и, особенно, приводящейся в ней аббревиатуры до сих пор оставался неясным…
Часть пятая. Post scriptum (специально и исключительно для правоохранительных органов).
Если кто-то подумал, что все, написанное выше, – политический памфлет, так тот ошибся. Это была рецензия Федора Достоевского на фильм Квентина Тарантино.