Спрашиваю я как то у своего друга Алексея Валентиновича:
— Леха, ты певца Расторгуева любишь?
— Да, — говорит Леха. — Люблю я этого певца. И всю музыкальную группу «Любэ», в которой он солирует, люблю. Особенно за то, что певец Расторгуев орет на Америку, чтоб она нам Аляску возвращала.
— Тогда записывайся в «Единую Россию».
— Это еще зачем?
— Ну, как же! Тут на днях певец Расторгуев вступил в партию «Единая Россия» и теперь всех своих поклонников зовет вступить.
— Э-э-э, — почесал Леха затылок, — не настолько, видишь ли, я его люблю, чтоб вступать. Мне даже, пожалуй, и Аляска не очень нужна.
Вопрос взаимоотношений сливок общества с государственной властью терзал многие великие ума. Да все великие умы он терзал. Поскольку все эти умы всегда относились либо к сливкам, либо к власти. А то и вовсе — то к одному, то к другому.
Вот, взять, к примеру, Александра Сергеевича Пушкина, кого ж еще и брать, как не его, мы же всегда его в пример берем, по любому случаю, потому что Пушкин — наше всё. Ох, как Александр Сергеевич терзался по вопросу взаимоотношений. То любил царя, то ненавидел, то на камер-юнкерство своё плевал, то ко двору набивался, то от восстания декабристов косил, то Пугачеву тулупчик дарил. Так терзался, что всех окружающих извел, включая и царя, который повелел Бенкендорфу за Пушкиным присматривать. По дружески. Бенкендорф тоже из-за Пушкина весь извелся настолько, что прохлопал тех же декабристов. Советское литературоведение утверждало даже, что погиб Пушкин именно от этих терзаний, а не от терзаний любви. Я, впрочем, советским литературоведам доверять не стал бы. Я бы определил терзания поэта как вечную фигу в кармане, которую всегда в кармане держать не очень удобно, поскольку руки Пушкину требовались еще и для того, чтобы гениальные стихи писать.
Есть два крайних взгляда на предмет (если не брать в расчет тех случаев когда какая-нибудь сливка и какое-нибудь государство не обращают внимания друг на друга, чего, на самом деле, не бывает).
Первый. Никакого сотрудничества у сливок с властью быть не может, поскольку государство — это зло, хоть, может быть, и необходимое. Потому с государством следует бороться всеми доступными способами, чтобы зло если не искоренить, то максимально ограничить (здесь мы не берем в расчет тех, кто борется с государством ради того, чтобы самим взять власть, путчисты здесь не причем). Апологетами такого взгляда были Диоген со своей бочкой и Джордано Бруно со своим костром.
Второй. Сливки должны не просто сотрудничать с властью, а слиться с ней. И в таком слитом (сливки же) виде трудиться, трудиться и трудиться на благо народа. Тут нельзя не вспомнить застрелившегося Владимира Маяковского и ушедшего неизвестно куда Лао Цзы.
Сама власть тоже мается со сливками, так, со времен Лао Цзы, и не решив, что с ними делать. То ли собрать всех да сжечь, то ли собрать всех и накормить шоколадом. Тут ключевое действие — собрать всех в одну кучу. На индивидуальную работу ни у какого государства ни сил, ни желания нет и быть не может.
***
Нынче российская власть сливок собирают в одну кучу, которая называется «общественная палата». Плохая идея. Просто никакущая. Говно — идея. Доказываю этот тезис на примере ивановской общественной палаты.
Власть перемудрила. Она думала, что соберет действительно сливок, которые действительно пекутся о народном благе, а значит их вдохновит идея, и они начнут трудиться, трудиться и трудиться… А уж власть потом отфильтрует их труд, убивая одним махом несколько зайцев: и все под присмотром, и придумают может чего полезное, а если заедут куда-то не туда, как Бруно с гелиоцентрической системой мироздания, так и к костру не надо будет прибегать, — сама куча от имени власти пожурит, да и дело с концом.
Но власть забыла, что людей, готовых трудиться хотя бы на себя, не то, что на народ, в России большевики перебили. Уничтожили как вид. То, что теперь считается сливками, — это, в подавляющем большинстве своем, потомки стукачей или сами стукачи, еще живые. Стукачи — они долго живут. Эти люди, разумеется, решили, что «общественная палата» — шоколадка от власти. Власть, надо полагать, тоже уже осознала как на федеральном, так и на региональном уровне, что в палаты собрались совсем не сливки. Какие уж тут терзания. Потому запасается шоколадками.
В подтверждение этих слов — ивановский факт. Надо думать, совсем не уникальный. С чего начала местная «общественная палата» свою деятельность? Может быть она решила разобраться с ивановской судмедэкспертизой, по фальшивым заключениям которой люди получают огромные сроки? Или с зарвавшимися областными депутатами, незаконно задирающими себе оклады и содержание до немыслимых высот? Или с военными, тайно сбрасывающими химоружие в водоемы?
Ничего подобного. «Палата» разработала «Кодекс этики членов палаты».
Член должен быть «честным, разумным, добрым, благожелательным, справедливым, беспристрастным, руководствоваться общественными интересами, воздерживаться от некорректных выражений, уважать флаг, гимн, русский язык, этносы, конфессии, содействовать журналистам, не выступать от имени палаты без данных на то полномочий и уведомлять председателя палаты о прогулах заседаний».
Вот, собственно, и весь кодекс. Не то, что уголовный. И ведь никакого побуждения к хоть малейшему действию. Хоть к отрыву зада от стула на дециметр. Какое уж там химоружие! Но не это особенно характерно. Характерен сам факт работы над кодексом.
Представьте, что Пущин подходит к Пушкину и говорит: а что, брат Пушкин, давай будем честными, разумными и добрыми, а то до этого мы что-то не того… и, давай-ка, документец об этом составим да у нотариуса и заверим… Да Пушкин бы не стал ждать на дуэль мерзавца и гомосексуалиста Дантеса, а прямо с другом Пущиным стреляться стал.
А эти ничего, зафиксировали, что будут добрыми и честными. Может, хоть клятву на крови дадут? Или, хотя бы, побожатся?