В Иванове есть Кокуй. Это такое место в центре города. Мэрия величает место бульваром. Мэрия может величать Кокуй хоть парком, хоть лесом, но деревьев в месте Кокуй нет. Вообще. Значит это место — не лес, не парк и не бульвар. Ничто не даёт ему искупления.
Краеведы говорят, что в этом месте тёк меж плоских песчаных берегов ручей Кокуй, называемый так по одному из народных прозвищ языческого праздника в честь дня летнего солнцестояния — Ивана Купалы. На ручье этом древние аборигены и собирались, чтобы знатно отметить Купалу: через костёр попрыгать, венки по ручью пустить, клады поискать, русалок половить и заняться иным богохульным безобразием.
Ручей в далёкие уж времена закатали асфальтом. И Кокуй теперь — просто место. Большая, плоская и пустая асфальтовая яма в центре города. Сохранившая, однако же, некую чертовщинку.
Асфальтовую яму, по идее, должно бы давным-давно поглотить коммерческое строительство. Центр же. Агрессивные застройщики давятся за место, вырубают реальные бульвары и скверы, вводят граждан в исступление и пикеты, платят взятки и садятся в тюрьмы из-за участков, а Кокуй гордо и необъяснимо остаётся пустым местом в центре города. Единственная скромная стройплощадочка, притулившаяся на кокуёвом боку, уж лет десять цветёт лопухом и сугробами (в зависимости от времени года). Не задалась площадочка.
В это пустое место город сбрасывает ненужное. Нет, не мусор. Яма на удивление чиста условной российской чистотой, имеет штатных дворников. Сюда сваливаются продукты неструктурированной духовной жизнедеятельности ивановцев. То, что позволено Быку и утомительно для администрирования. То, что отдаёт чертовщинкой.
Сюда приезжают жуткие передвижные зверинцы, луна-парки и шапито, которыми пользуются люди с атрофированным от пива чувством душевного и физического самосохранения. Сюда мэрия отправляет на митинги и пикеты маргинальную оппозицию. Очень удобно. И свобода собрания налицо, и никто не видит. Здесь устраивают ёлку и агитационные бесплатные концерты для плебса. Здесь происходит ежемесячный парадный развод милиции, отличающийся от утреннего развода на зоне только отсутствием колючки, а так всё то же: стеклянные глаза, неровные унылые ряды, серые бушлаты, псы по периметру. Здесь, за волшебным, но вечным отсутствием ГАИшников, оттачивают мастерство поворота на месте обкуренные юные автолюбители.
Здесь гуляет недружелюбный ветер.
И здесь, наконец, появился памятник. Памятник Кокую. Появился именно так и именно такой, какой и необходим месту с чертовщинкой. На него никто не собирал благотворительных денег и подписных листов, никто не принимал участие в конкурсах и не разрабатывал проект. Никто не вёл дискуссий о художественной ценности и исторической целесообразности. Памятник взялся ниоткуда.
Это фигура Шрэка, доброго диснеевского людоеда, исполненная в папье-маше и пластмассе в человеческий рост и усаженная на высоченный трёхметровый кол, чуть покосившийся. Шрэк грустно смотрит в пустое место. У него замёрзли уши-трубочки…
Будет жаль, если этот потерявшийся обломок убогого странствующего аттракциона, давно развеявшегося в российском экзистенциальном пространстве, уберут администраторы города. Это ведь самый концептуальный памятник.