Пришёл юбилейный год. 2 августа 2011-ого Иванову исполняется 140 лет. Не вижу чиновной радости на лицах и плакатных здравиц на улицах. Как, например, было в прошлом году с Плёсом. 140 лет, конечно, не так круглы и солидны, как 600, но ведь и 600-летие Плёса начали встречать и праздновать года за три.
Подозреваю, что читатель сходу назовёт причину уныния. И не ошибётся. 140 лет исполняется не Иванову, а Иваново-Вознесенску. Каковой и был образован в 1871 году стараниями, чаяниями и мошной: владимирского генерал-губернатора (стараниями), граждан Вознесенского посада (чаяниями) и свободных крестьян села Иванова (мошной), только что, наконец, окончательно выкупившихся, с землями, домами и фабриками, собственноручно построенными, от опостылевших графов Шереметевых. Они, мануфактурщики-староверы, не пившие водки, говорившие «Евва» и чтущие кодекс купеческой чести, и сделали всего за сорок лет безуездный (в известном смысле — вольный) Иваново-Вознесенск одним из десяти крупнейших и богатейших городов Российской Империи и крупнейшим текстильным городом Европы, утёршим нос Манчестеру, Лиону и Лодзи.
Они покинули город раньше, чем имя, ими городу данное. Кто на пароходах через Чёрное море, кто — пятками вперёд. Утрата имени подвела черту. Завершила процесс похорон города. Иваново перестало быть крупнейшим и богатейшим. И опять вернулось к прежнему состоянию обиталища холопов. Только при других хозяевах, построивших для рабов своих бараки общего жития в виде подков счастья.
Прошли десятилетия, и новые хозяева на потеху новым холопам стали привозить в Иваново отпрысков прежних бар. И даже делают их почётными горожанами. Своего рода отсроченная мумификация властителей. Забава холопам нравится. Хозяевам — ещё пуще. Власть крепчает в сени пирамид.
Новым холопам и новым хозяевам не нравится прежнее название и прежний статус города. Они его не хотят. Они его не хотят настолько, что даже День города отмечают не в День рождения города. Это символично… Дискуссия о возвращении городу имени почти всегда сваливается в символизм, в предначертания, в беседы о судьбе. И это правильно. Потому что беседы о материальной цене переименования — это не беседы. А, опять же, всего лишь холопские суждения в людской о хозяйских деньгах, рассуждать о которых — не их собачье дело. Деньгами хозяина холопу не управлять никогда. Лишь редко получать обглоданные кости. Во всяком случае, в городе с холопским названием. Тут в самый раз — свалиться в символизм.
Старообрядчество — это ведь не смертная бойня с самосожжениями, похоронами заживо и гигантским исходом из Руси за символы и символизм. Дело не в двоеперстии, крестных ходах по солнцу и написании «Исус» и «Евва». Хотя началось всё с символов — доказательство их тайной власти. Старообрядчество — это смертная бойня за принцип государственного устройства. И даже ещё глубже — за христианский принцип государственного устройства.
Староверов столетиями убивали, изгоняли, облагали двойным мытом, выставляли мракобесами за иной взгляд на власть. Очень иной, что, конечно, власти очень и не нравилось. Патриарх Никон, в миру — мордвин Никита Минин, нещадно битый в детстве мачехой и потерявший в эпидемию всех своих деток, объявил себя государем при живом государе Алексее Михайловиче: «Божиею милостию великий господин и государь, архиепископ царствующаго града Москвы и всеа великия и малыя и белыя Росии и всеа северныя страны и помориа и многих государств патриарх». За что и отправлен был в Кирилло-Белозерский монастырь. Но дело его живо до сих пор. Никон срастил церковь с государством. А веру — с властью: всякая власть от Бога. И персонифицировал объединённую духовную и светскую власть — в государя. А все иные — рабы царя, как рабы Божии.
Боярам это пришлось не по нраву. И случился раскол.
Ничего уникального. Во всей Европе случалось то же самое. Раскольники — это русские протестанты. Никонианство — это русский папский католицизм. С национальной спецификой, конечно. Советская историческая наука безоговорочно одобряла Никона как борца с феодальной раздробленностью, а значит — прогрессивного деятеля, топавшего в верном направлении, вверх по лестнице марксистско-ленинских общественно-исторических формаций.
Увы! Наглядный пример куда более успешного стратегического развития протестантских стран в сравнении с католическими и православными, не говоря уж о мусульманских или иудейских, говорит, что марксизм сильно накосячил с общественно-историческими формациями. Глубже надо смотреть, в корень. Христианский корень.
Не гордыми боярами стал силён и неизводим раскол, а верой во Христа, не знавшего народов и государств, а лишь человека, свободного по образу Божьему, которому воздастся по трудам его. Но не верой в государя. Такая вера во Христа, отпущенная на волю от Шереметевых, и построила Иваново-Вознесенск. Она легко преумножала капиталы от свободного и честного предпринимательства, строила школы и больницы, меценатствовала. Она же помогала социалистам бороться с самодержавием…
Она упустила из виду, что социалисты во Христа-то не верили. И потому вынесли свободу из Иваново-Вознесенска пятками вперёд, вернули себе холопов и сменили городу имя. Какое же может быть сейчас возвращение имени и празднование юбилея? Без свободного и честного труда, по которому нам всем и воздастся? И холопы, и хозяева такой труд ненавидят.